Экслибрис
Шрифт:
— Что случилось? — Я поднял кожаный клапан и выглянул в окно. Капли, брызнувшие мне в лицо, казались водяной пылью больших волн.
— Увязли в грязи, — пожаловался кучер, с плеском спрыгнув в дорожную лужу. Его чавкнувшие сапоги тут же засосало, и он едва не потерял равновесие. Одежда на нем промокла почти насквозь. — Не беспокойтесь, сэр, — буркнул он себе под нос, натягивая поглубже шапку. — Я нас мигом вытащу.
Откинувшись назад, я вытащил из кармана овсяную лепешку и кусок темного сыра. Мы ехали уже больше часа, покинув Лондон еще до рассвета. Как и было обещано, запряженная четверкой лошадей карета ждала меня на заднем конном дворе «Трех голубей». Я рассчитывал вновь увидеть Финеаса, но не испытал разочарования, обнаружив, что в Уэмбиш-парк меня повезет другой кучер, дюжий мужик, который представился как Нэт Крамп. Он оказался более словоохотливым спутником, чем Финеас, хотя с таким же скверным характером. В отличие от первого путешествия в Понтифик-Холл,
— Лучше бы мы поехали по другой дороге, — говорил он, засовывая толстую ветвь под одно из задних колес и пытаясь вытащить его из грязи. Он прикрикнул на лошадей, и их упряжные ремни натянулись и заскрипели. Карета слегка вздрогнула, колеса с железными ободами застонали, словно упрямый осел, но сдвинулись всего лишь на пару дюймов и опять увязли в грязи. Я встревожился, увидев, что вода доходит уже до задней оси. Крамп и лошади стояли по колено в воде. — Надо было ехать через Пакеридж, — добавил он, приспосабливаясь к очередному подъему колеса. — Там дорога повыше.
— Через Пакеридж? — Меня слегка потряхивало от дергающихся движений кареты. По крыше с силой хлестали ветви вяза. — Ну, и почему же мы тогда не поехали тем путем?
— Так велено, — сердито буркнул он, крякнув от напряжения. — Велено было ехать здесь, что мне делать-то? — Он помолчал, взглянув в мою сторону. Похоже, ему казалось, что это я во всем виноват. — Мне велели ехать через этот лес.
— Да? И почему же именно через этот?
Ухватившись за спицу и обод колеса, он начал подпихивать под него ветку насквозь промокшим сапогом. По его команде коренники натужились рвануть с места, встав почти на дыбы, но тут же плюхнулись обратно в грязь. На сей раз колеса не сдвинулись даже на дюйм. Он вновь выругался и пошлепал вперед по грязи.
— Почему? — Он начал расчищать грязь перед колесами концом стека. — Да потому же, почему мы не взяли карету лорда Марчмонта, вот почему. Дескать, мол, так безопаснее.
Он невесело усмехнулся, но затем временно прервал свои достаточно долгие и многотрудные усилия, чтобы пойти и по-хозяйски выбрать подходящую ветвь в ближайшем леске. Его шляпа упала в воду, и я увидел, что промокшая под дождем копна его густых, светлых волос облепила голову. Еще раньше, в тусклом свете конного двора, мне показалась знакомой его физиономия, но, учитывая многочисленные события последних дней, я решил, что не могу больше доверять своей интуиции. Еще мне почудилось, что он слегка удивился моей внешности — моим потемневшим волосам и подстриженной бородке, — предположим, потому, что я не соответствовал описанию. Так или иначе, он совершенно спокойно пригласил меня в карету.
— Нас не выследят, если мы поедем этой лесной дорогой, — пояснил он, вздыхая и покрякивая от напряжения. Он нашел новую ветвь, подходящую для рычага, и, притащив ее к задней части кареты, вновь начал возиться с колесом. Карета раскачивалась вперед и назад, как лодка во время прилива.
Я поднял кожаный клапан заднего оконца и пристально взглянул на покрытую сучьями дорожку, что вилась вслед за нами. Вокруг еще царил утренний полумрак. В сероватой мгле я разглядел за кустами пару ланей, самца и самку: оба настороженно поглядывали в нашу сторону, готовые в любой момент броситься наутек. Но поблизости не было заметно никаких признаков человеческой жизни, не было даже браконьеров, которыми был печально знаменит Эппинг-форест. Из-за сегодняшней ужасной погоды дорога была пустынна. С тех пор как мы выехали на Эппинг-роуд, нам встретилась только случайная, направляющаяся в Лондон повозка или фургон, запряженный малорослой лошадкой.
— Но-но! Давай! Пошли!
Одна из веток хрустнула и сломалась с громким треском, и вдруг наша карета резко рванулась вперед, едва не сбросив меня на пол. Оконная занавеска приоткрылась, и я увидел, как колеса, гоня волну, выбираются из лужи на более сухой участок тропы. Уцепившись за угол кареты, Крамп запрыгнул на козлы. И вот мы снова в пути, снова с трудом пробираемся к северу сквозь плотные заросли деревьев и завесу дождя. Я устроился поудобнее, сознавая, что нам предстоит долгая поездка. Мы рассчитывали добраться до Уэмбиш-парка к середине завтрашнего дня.
Весь остаток утра мы медленно, накручивая милю за милей, ехали дальше. Совершенно невыспавшийся, я то и дело задремывал: ведь вчера я добрался до Эльзаса только за полночь и спал урывками, поскольку в «Полумесяце» с наступлением темноты начинался шум, как на ведьминском шабаше. Всю ночь по лестницам кто-то топал, в пивной визжали скрипки, танцующие и хохочущие компании шатались взад-вперед по коридорам. Только за час или два до рассвета все наконец утихомирились, но совсем скоро меня разбудил стук в дверь и голос одной из горничных, миссис Фокс, сообщил мне из-за дверной панели, что заказанный мною наемный экипаж уже прибыл.
Поездка в Уэмбиш-парк началась со знакомого предзнаменования. Когда экипаж прибыл на Чансери-лейн [169] , мне попался на глаза очередной знак, нарисованный мелом на стене, — один из тех таинственных иероглифов, которые я теперь благодаря моим герметическим изысканиям держал в памяти; этот символ Марсилио Фичино называл герметическим крестом. Под ним виднелась также нацарапанная мелом и полустертая дождем одна-единственная фраза, словно подпись под иллюстрацией: «Мы, незримые братья Розы и Креста» [170] .
169
Чансери-лейн — одна из улиц Лондона, пересекающаяся с Хай-Холборн-роуд.
170
Незримые братья Розы и Креста — розенкрейцеры — члены одного из тайных религиозно-мистических обществ в Германии, Нидерландах и ряде других стран (XVII-XVIII вв.); название, возможно, происходит от легендарного основателя этого общества Христиана Розенкрейца, якобы жившего в XIV-XV вв., либо от избранной ими эмблемы — роза и крест.
Откинувшись на спинку сиденья, я озадаченно размышлял, правильно ли я понял эту подпись. Может, кто-то просто решил пошутить? Поскольку все это казалось слишком уж странным, чересчур таинственным, чтобы быть правдой. Разумеется, мне приходилось слышать о таком тайном обществе, известном как братство розенкрейцеров. Мне пришлось как-то познакомиться с их странной историей, пролистывая некоторые из моих трактатов по герметической философии. Меня удивило, что в рассказе Биддульфа они не упоминаются в числе других тайных протестантских заговорщиков. Несмотря на скудость информации, я понял, что розенкрейцеры — тайное общество протестантских алхимиков и мистиков, которые противостояли католической контрреформации в начале нашего века. Они поддерживали Генриха Наваррского как поборника их веры, а потом, после убийства Генриха в 1610 году, — курфюрста Фридриха V Пфальцского. Их граффити и лозунги быстро, как грибы, множились на стенах Гейдельберга и Праги в 1616 и 1617 годах, то есть примерно в то время, когда Фердинанд Штирийский был провозглашен королем Богемии. Должно быть, розенкрейцеры относились к Фердинанду, воспитаннику иезуитов, с ужасом и ненавистью, но их лозунги и манифесты, исполненные странного оптимизма, предсказывали некую реформацию политики и религии во всей империи. И эти реформы планировалось провести посредством магических знаний, открытых Марсилио Фичино, первым переводчиком «герметического свода» на латинский язык. С помощью этой «научной магии», почерпнутой в герметических текстах и Libri de Vita [171] Фичино, братья розенкрейцеры надеялись превратить подгнившие и замшелые развалины современной жизни — мир религиозных распрей, войн и гонений — в некий идеальный мир Золотого века или Утопию примерно тем же путем, каким они надеялись получить золото из угля и глины в своих лабораториях.
На мой взгляд, их жажда реформации вполне понятна. Что видели розенкрейцеры, оглядываясь назад на последние столетия европейской истории, как не залитые кровью протестантов массовые расправы судов инквизиции? Резню гугенотов в Париже во время праздника Святого Варфоломея, костры в Смитфилде и Оксфорде во время правления королевы Марии. Внушали ужас и испанская инквизиция, и суды Святой палаты, не говоря уж о войнах с испанцами в Нидерландах, где расстался с жизнью Филип Сидни. Они видели лютеранских пасторов, изгнанных из Штирии, и сожженные на кострах протестантские книги в городе Граце, из которого изгнали Кеплера. Коперника запугали и заставили замолчать, а в 1616 году Галилея вызвали в Рим на допрос к Роберту Беллармину, одному из кардиналов инквизиции, который в Кампо-де Фьоре отправил на костер герметического философа Джордано Бруно. Томмазо Кампанеллу [172] измучили пытками и бросили в неаполитанскую тюрьму. Вильгельм Молчаливый [173] погиб от руки наемного убийцы, подосланного испанцами, а Генриха IV заколол на Новом мосту фанатичный католик Равальяк.
172
Кампанелла, Томмазо (1568 — 1639) — итальянский монах и философ-утопист, возглавивший в Калабрии заговор с целью свержения испанского ига; в результате предательства заговор был раскрыт, и Кампанелла 27 лет отсидел в тюрьме, где написал свою знаменитую утопию «Город солнца».
173
Вильгельм Молчаливый — принц Вильгельм Оранский I (1533 — 1584), статхаудер Республики объединенных провинций (Нидерланды); ловкий политик и дипломат, велеречивый оратор, умевший столь искусно маскировать свои цели, что получил прозвище Молчаливый.