Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
Они прошли мимо загона для волов. Одно из животных недавно умерло, его туша уже воняла и начала распухать.
— Что у тебя за дела с маками? — спросил Уэллс. — Я видел, как ты вытащил лепесток из кармана прямо перед тем, как в нас попали, а сейчас ты пришпилил еще один, свежий, к лацкану.
— Я думаю... ну, мне кажется... как бы это сказать... этот цветок для меня что-то должен значить.
— Я считаю, что он символизирует сон — или смерть, — ответил Уэллс.
— Нет, — сказал Бёртон. — Что-то другое, но непонятно что.
— То есть у тебя по-прежнему что-то не
— Какие-то отдельные клочки, — ответил Бёртон. — Очень странное чувство. Я чувствую себя так, как если бы меня разобрали на части. Я готов ответить на твои вопросы, но если тебе удастся от меня что-то узнать, пожалуйста, держи при себе.
— Выбор не велик. Если я захочу опубликовать, что ты жив, редактор рассмеется, меня ветром выдует из здания газеты и унесет прямо в европейское Сопротивление, из которого я никогда не выберусь. — Он тряхнул головой, закашлялся и сплюнул. — Чертовы мухи! Всегда вокруг. Стоит мне открыть рот, как они уже лезут в него. — Он приветствовал прошедшего мимо офицера, потом сказал. — Так что произошло? Какой-то каприз природы подарил тебе бессмертие? Ты имитировал собственную смерть в 1890-ом?
— Нет. У меня создалось впечатление, что я отправился сюда прямо из 1863.
— Что? Ты шагнул сюда из 1863? Когда я еще не родился? Как?
— Не знаю.
— Хорошо. А зачем?
— Тоже не знаю. Я даже не уверен, какое сейчас будущее.
— Какое будущее? Что, черт побери, ты имеешь в виду?
— Не знаю, но чувствую — почти уверен, — что альтернативное.
Уэллс тряхнул головой.
— Бог мой. Невозможность на невозможности сидит и невозможностью погоняет. Тем не менее ты здесь.
— Да, — согласился Бёртон.
— Человек-анахронизм, — пробормотал Уэллс. Он остановился и поправил костыли.
Из ближайшей палатки донесся стон, очевидно его обитателя трясла лихорадка. Звук утонул в мрачной песне, которую пела проходившая мимо группа аскари. Бёртон прислушался, восхищенный их глубокими голосами, и различил язык кичага, один из диалектов суахили. Значит это люди из племен кичага, живущих на севере, под горой Килима Нджаро.
Так далеко от их дома.
Он от своего еще дальше.
— Как-то раз я обсуждал возможность путешествовать во времени с молодым Гексли, — сказал Уэллс, когда они опять медленно пошли вперед. — Он предположил, что такой метод никогда не будет изобретен, иначе нас бы захлестнула волна путешественников из будущего. Никому из нас даже в голову не пришло, что они могут появиться из прошлого. Ты говоришь, что не знаешь, как так получилось? Но тогда, значит, должно быть какое-то устройство, механическое или — я знаю — ментальное?
— Ни малейшего понятия. Кто такой Гексли?
— Парень, с которым я был знаком. Выдающийся ум, хотя почти полностью слеп и от горшка два вершка. Его убили, когда гунны уничтожили Лондон. Я не понимаю, Ричард — как передвижение во времени может быть известно в 1860-ые годы и оставаться тайной сейчас?
— Мне кажется... дело в том, что... подожди... кто такой... ну... Пальмерстон?
—
— Да! — крикнул Бёртон. — Да! Я вспомнил. У него еще лицо как у восковой куклы!
— И что с ним?
— Мне кажется, он мог скрыть тот факт, что можно прорваться за границы времени.
— Черт знает, что ты говоришь! Я должен был догадаться! Старый козел! Он знает, что ты здесь?
— Насколько мне известно - нет.
— Может быть, мой редактор поможет тебе связаться с ним.
— Я не могу послать сообщение в прошлое.
— Я имею в виду наше время, 1914.
— Ты же не хочешь сказать, что он еще жив? — воскликнул Бёртон.
— А. Ты ничего не знаешь. Да, он с нами. Знаменитый, да. Или, скорее, «печально знаменитый», так более точно. Ему сто тридцать лет.
— Бисмалла! — выдохнул Бёртон. — Пальмерстон. Живой! И все еще премьер-министр?
— Нет, конечно нет. С тех пор как немцы захватили Европу. И разреши мне сказать тебе: мало у кого из ныне живущих людей на руках столько крови, как у Пальмерстона. Он призвал нас к войне. «Мы построим будущее», сказал он, но никто из нас и не подозревал, какое именно будущее мы строили. — Уэллс махнул рукой на окружавшие их палатки. — Полюбуйся!
Бёртон удивленно посмотрел на него.
— Но есть же и другие места, верно? Империя?
Уэллс остановился как вкопанный.
— Ричард, — тихо сказал он. — Ты не понимаешь. Это все.
— Что?
— Все, что осталось. Люди, командующие этими двумя батальонами аскари; еще возможно три тысячи в Британском индийском экспедиционном корпусе; несколько рассеянных групп солдат вокруг Области Озер; тысяч двадцать гражданских и технологистов в нашей крепости Табора; то, что осталось от Британского европейского сопротивления — и больше ничего.
— И это вся Империя? — спросил потрясенный Бёртон. — Во имя небес, что произошло?
— Как я и говорил тебе, все началось здесь. К 1870, несмотря на все усилия Аль-Манат, немецкое присутствие в Африке возросло. Пальмерстон решил, что Бисмарк готовит полномасштабное вторжение. Он был убежден, что немцы собираются построить колониальную империю, не меньше нашей, и разместил здесь пару батальонов, чтобы помешать им. Гунны ответили, вооружив туземцев и натравив их на нас. Конфликт начал разрастаться. Пальмерстон посылал все больше и больше солдат. Потом, в 1900, Германия внезапно мобилизовала все свои силы, включая евгеническое оружие — но не здесь. Оказалось, что Бисмарк никогда не хотел Африки. Он хотел Европу. Франция пала, за ней Бельгия, Дания, Австро-Венгрия и Сербия. Ужасные разрушения. Британия сражалась пять лет, но наши силы были разделены. Почти треть была здесь, и, когда войска попытались вернуться домой, немцы перекрыли африканские порты. Бог мой, какой Бисмарк виртуозный тактик! У нас не было и тени шанса. Потом он объединился с Россией, и мы были побеждены. Индия, Австралия, Южная Африка и Вест-Индия мгновенно заявили о своей независимости. Британская Северная Америка пала под натиском туземцев и восставших рабов, и Империя распалась.