Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
— Я чувствую жару! — воскликнул Кришнамёрти. — Уже!
— Через два часа она станет невыносимой, — предсказал Бёртон. — Но к этому времени мы уже разобьем лагерь в Аль-Атифе.
Спустя несколько ярдов Честон посмотрел на огромный расплавленный шар и прошептал:
— Gladiolus gandavensis [13] .
— Что? — спросил Траунс.
— Растение. Не очень выносливое. Не любит зиму. Лучше всего сажать до середины марта. Поливать индивидуально. Ты должен попробовать поухаживать за ним, Уильям. Посади в своей теплице.
13
Гентский
В первый раз за все годы совместной работы Томас Честон назвал детектива-инспектора Траунса по имени.
— Эй, Честон, как ты себя чувствуешь, старина?
Невысокий жилистый человек улыбнулся.
— Думаю о своем саде. Что буду делать, когда вернусь. Ты любишь возиться в саду?
— О нем заботится жена. У нас вообще только маленький клочок земли, отданный под капусту и картошку.
— А. Практический.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
— Уильям.
— Да.
— Я был не прав.
— Не прав?
— Джек-Попрыгунчик. Не верил тебе.
— И никто другой.
— Ты был прав. Он был при убийстве королевы Виктории.
— Да.
— Простишь меня? Неправильно судил о тебе.
— Уже простил, старина. Давно.
— Я бы хотел кое-что сделать, когда вернемся назад.
— Что?
— Ты и миссис Траунс. Приходите к нам. Чай с Верой и мной. В саду.
— Сочтем за честь.
— И, может быть, гладиолусы уже взойдут.
— Было бы великолепно.
— Эй, там! — крикнул Суинбёрн. — Я вижу пальмы!
— Оазис, — сказал Бёртон.
— Слава богу! — выдохнул Кришнамёрти.
— Тупица! — прощебетала Покс.
Они поднялись к поэту и остановились рядом с ним. Он указал на далекую полосу ослепляющего света. Прищурившись, они через куфьи разглядели на горизонте раскачивающиеся пальмы.
— Пожалуйста, капитан Бёртон, не говорите нам, что это мираж, — сказала сестра Рагхавендра.
— Нет, — ответил Бёртон. — Деревья самые настоящие. И именно там, где должны быть. Давайте поднажмем.
Выпив глоток из фляжки, все вернулись к тяжелой работе — ставить одну ногу перед другой. Больше никто не осмеливался глядеть на оазис, боясь, что он находится дальше, чем они надеялись.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
Прошел еще час, температура поднялась, высасывая из них последние силы.
И потом, внезапно, они очутились в тени, вокруг них сомкнулись зеленые деревья, и, подняв наконец глаза, они увидели в нескольких ярдах от себя длинное узкое озеро.
— Слава богу! — воскликнула Изабелла Мейсон, опускаясь на землю. — Дайте мне перевести дух, и, пока джентльмены делают навес, я приготовлю еду.
Спустя сорок минут все с жадностью набросились на консервированные сосиски, хлеб и соленые огурцы, которые запили холодной водой и стаканом красного вина — поблажка, на которой настоял Суинбёрн, несмотря на приказ Бёртона не брать ничего лишнего.
Потом все глубоко вздохнули и улеглись.
— Мои ноги никогда так не болели, — заметил Траунс. — Даже тогда, когда я был патрульным полисменом.
Герберт Спенсер сидел, опираясь спиной о столб пальмы, и глядел, как Покс прыгает с листа на лист. Потом ярко раскрашенная птица уселась на ветку и уснула. Заводной
— Что касается ваших жалоб, мистер Траунс, — сказал он, — вы, по меньшей мере, можете наслаждаться хорошей едой. Все эти дни я едва касался маслом моих шестеренок и пружин, и вот результат — расстройство желудка.
Траунс ответил долгим продолжительным храпом, перекатился на бок и замолчал.
В лагере установилась тишина, которую прервал Суинбёрн:
Здесь жизнь живет со смертью; Далече, неслышны, Волна и ветер вертят И души, и челны; Они дрейфуют всуе, Земли отвне не чуя, Но здесь ветра не дуют: Ни всплеска, ни волны. [14]14
Суинберн. «Сад Прозерпины», перевод Николая Караева.
— Замечательно, мистер Суинбёрн, — прошептала сестра Рагхавендра.
Солнце забралось высоко, жара усилилась.
Прошло три часа.
Все настолько устали, что спали без задних ног.
Завернутая в полиметилен голова-канистра Герберта Спенсера медленно поворачивалась до тех пор, пока три вертикальных круга не посмотрели на королевского агента. Несколько минут он разглядывал спящего. Но вот трубки на его голове просипели, очень тихо:
— Время, босс, это то, что человек всегда пытается убить, но, в конце концов, убивает его самого. — Потом он отвернулся и прошипел: — Но для нас только эквивалентность может привести к разрушению — или окончательному выходу за границы.
И он замер.
— Вставайте, вставайте! На нас напали!
Рев Герберта Спенсера вырвал всех из сна.
— На нас напали! На нас напали!
— Что за черт?.. — выдохнул Траунс, вскакивая на ноги.
— Хватай винтовку, — рявкнул Бёртон. — Быстрей, вооружаемся. Мы должны защитить лагерь.
Он мигнул, сообразив, что сказал те же самые слова, что и в 55-ом в Бербере; в день, когда копье прошло через его лицо; в день, когда был убит его друг, Уильям Строян; в день, когда Джон Спик начал ненавидеть его.
Звук тяжелого удара, и Траунс упал.
Из-за него появился бандитского вида человек и ударил толстым концом мушкета в голову Бёртону. Королевский агент подставил предплечье, нырнул вперед и ударил кулаком в живот бандиту.
Но тут сзади высунулась рука и схватила исследователя за шею; кончик кинжала коснулся его лица прямо под правым глазом.
— Замри и не рыпайся, — прорычал голос в ухо. Бертон узнал белуджский язык — смесь персидского и курдского.
Он застыл, стиснутый крепкой рукой, и глядел, как бандиты связывают его товарищей. Высокие мужчины с устрашающими бородами в развевающихся одеждах и широких белых штанах, подпоясанных цветными шарфами. Все они были вооружены мушкетами, кинжалами, мечами и щитами.