Экспедиция в один конец
Шрифт:
— Если я привожу в Питер машину, — произнес Каменцев абсолютно искренне, с нажимом отделяя слово от слова, — то ты получаешь не пятьсот долларов, а тысячу. Причем говорю тебе это нисколько об этой тысяче не сожалея!
СЕНЧУК
Домашний телефон Севастьянова был плотно, без пауз занят — видимо, произошла неполадка на линии.
Связавшись с Крохиным и взяв у него командировочные, вечером Сенчук уже привычно покатил в Питер, где вновь остановился у родственника жены.
Позвонив в порт, выяснил, что таможенный чиновник пребывает дома, отдыхая после суточного дежурства.
Купив бутылку водки, плоскую стеклянную фляжку с коньяком, огурцы и колбасу, Сенчук направился по адресу, каким снабдил его Крохин, получивший необходимые данные наверняка неправедными усилиями мафии, опекавшей аферу.
Лифт в старом доме не работал, и Сенчуку, чертыхаясь, пришлось подниматься пешком по длиннющей лестнице на шестой этаж.
Позвонил в квартиру.
Дверь, удерживаемая цепочкой, приоткрылась.
— Здравствуйте, — выдохнул он в образовавшуюся щель, различая в темной прихожей дородное женское лицо, химическую завивку и старомодные, с позолоченной перекладинкой–оправой очки, придававшие устремленному на него взору настороженную строгость.
Сквозь щелку дама подозрительно оглядела визитера, который отступил на шаг и снял шляпу, чтобы показать ей свою лысину. Этому фокусу его научил один знакомый комитетский опер, уверявший, что, отступая на шаг, внушаешь людям доверие, а Сенчуку думалось, что вид его лысины внушит доверия еще больше.
— Я к Севастьянову, — доложил Сенчук.
— А…
Дверь закрылась, цепочка звякнула, а затем дверь раскрылась вновь.
— Идите за мной, — сказала дама, направляясь в глубь квартиры каким-то длинным коридором с многочисленными дверьми — жилище, судя по всему, было коммунальным.
Стукнув в одну из дверей — двухстворчатую, в потеках облупившегося мебельного лака, крикнула:
— Лида, к вам!
На ее зов выглянула одетая в застиранный халат женщина — молодая, но уже непоправимо расплывшаяся. Темные волосы в беспорядке свисали вокруг ее бледного лица — усталого, но удивительно красивого, с тонкими, как на старинной камее, чертами.
— Я к Севастьянову, — повторно доложил Сенчук.
— Папа спит…
— Вот как? Тогда, может, я зайду попозже?
— Нет–нет, входите, я его разбужу…
Они прошли в просторную комнату, где на диване и в креслах валялось множество детской одежды — явно только после стирки и сушки. Дети, по всей видимости, ныне пребывали кто в школе, кто в яслях.
— Присаживайтесь. — Она кивнула ему на стул, стоящий возле круглого обеденного стола, покрытого клеенкой, где, среди кофейных луж и крошек, стояла не убранная с утра посуда; крошки попали даже в масло, лежавшее на чайном блюдце, и облепили его, как мухи. — Простите, здесь такой беспорядок, произнесла она смущенно.
— Я знаю, что значит вести хозяйство, когда в доме много детей, — сказал Сенчук. — По–моему, матери семейства все простительно. — Он засмеялся, и она ответила ему вымученной, но благодарной улыбкой.
— Мама в больнице, — пояснила виновато, — и отец пока переселился к нам.
— Кого там еще принесло? — раздался заспанный голос, и в комнату, одетый в драную майку и шелковые пижамные брюки, вошел, выставив вперед тугое пузо, мордастый всклокоченный Севастьянов. Брылья его небритых щек свисали бульдожьими складками. — О! — изумленно уставился на Сенчука. — Жора! Надо ж…
— И незваный гость хорош, когда он с гостинцем, — сказал Сенчук, выгружая из пакета снедь. — А ты чего-то заспался, старая перечница! Кто рано встает, тому бог дает, не забывай!
— Кто рано встает, тот рано помрет! — ответил хозяин, осматриваясь по сторонам. — Лидка, что за бардак в доме, неряха! Правильно от тебя муженек свинтил! Со стола хотя бы прибери, пока я умоюсь!
Он исчез в коммунальном коридоре, а Сенчук, вглядываясь в фото хозяйки дома — школьной, видимо, поры, где стройная миленькая девушка обнимала огромный букет ромашек, — недоумевал, как от такого индюка могла родиться прелестная колибри. Ныне, правда, потраченная житейскими неразберихами.
Вернувшись после умывания и бросив на спинку стула влажное полотенце, Севастьянов уселся за стол, куда молчаливая и покорная дочка уже ставила тарелки и рюмки.
— А вот теперь мы можем приняться за работу, — сказал он, потирая руки и воодушевленно глядя на бутылку "Столичной".
— Чего будешь на закуску? — спросил его Сенчук.
— Еда отнимает время у выпивки, — кратко ответил он.
— Но может быть, хотя бы сыру кусок?
— Тогда уж лучше коньяк, — сказал он, — им очень хорошо запивать водку.
— Папа! — укоризненно произнесла дочь.
— Молчи, неряха! Он знает мои шутки! Мы с ним уже двадцать лет как…Ну, давай, опер Жора!..
Выпили.
Тактичная дочь ушла на кухню, и, воспользовавшись отсутствием свидетеля, Сенчук вкратце объяснил приятелю суть дела.
— А чего в контейнере? — спросил тот, мигом посерьезнев. — Если наркота или изотопы, сразу говорю: на хрен! И не уговаривай! Я знаю, что ты можешь заморочить мозги даже и самому дьяволу!
— Это мне еще предстоит, — сказал Сенчук. — А с тобой я сейчас как на исповеди: неужто не знаю, что жить за счет государства куда как лучше, чем на государственный счет? И кой хрен всякую дрянь переправлять, если на ней так и так засыпешься? В ящике — цветные металлы. И от тебя одно требуется: поверхностный взор и закорючка в документе. За что и платят. Деньгами. Имеющими много степеней защиты от населения.
— Сколько?
— Пять тысяч.
— Десять!
— Тогда — пьем, закусываем и — разбежались, — снисходительно улыбнулся Сенчук. — Ты со своим аппетитом всю прибыль откусываешь!
— Ну шесть, ладно, — сказал Севастьянов. От выпитой водки широкое рябоватое лицо его зажглось смуглым румянцем.
— Грабь, — вздохнул Сенчук.
— Да деньги нужны — видишь, от дочери муж ушел, бабка моя в больнице, вздохнул собеседник. — А времена — ох лихие! За все золотом платим!
— И куратору отстегнуть надо… — поддакнул Сенчук.