Экзегеза

Дик Филип Киндред

(около 1978)

Так что ЧЖТ — это закостеневший комплекс в макроразуме (мозге), который должен быть растворен. Святой Дух вроде (sic — подобен) метаболического токсина, т. е. лекарства (отмеренного количества яда); это объясняет «бихлоридный» сон и сон об «аспирине Меркурия»^[100]. И подобно любому ментальному комплексу, он искажает собой все другие мысли — действует, как магнит, создавая единоподобие (а это определение энтропии). Нет и не было никакого прогресса или изменения в этом комплексе за последние 2000 лет.

Если комплекс (ЧЖТ) не растворить, он в конце концов прикончит макроразум (мозг). Он захватит все его формы, если не будет атакован (как бы фагоцитами). Он мертв; диалектика

в нем прекращена. Или он может стать больше и диктовать свою волю все большему и большему количеству содержаний разума, или же будет успешно атакован и растворен. Потому Зебра вторгается в макроразум, чтобы сразиться с этим закосневшим комплексом, который не рационален (см. утверждение Юнга о том, что «ничто новое не появляется в разуме психотика»; отсюда я заключаю, что макроразум из-за комплекса ЧЖТ психотичен, что указано в «Валис»). Зебра, похоже, побеждает (см. 1974 и далее). Вот чем занималась Зебра/Валис в 74-ом, и потому я правильно воспринял ЧЖТ как остающуюся неизменной в прошлом, настоящем и альтернативных мирах (и в возможном будущем — абсолютно неизменной).

Вся суть опубликованного корпуса моих сочинений в описании Растворяющего агента, растворяющего реальность, т. е. комплекс (ЧЖТ)!!!!

(ок. 1978)

Все мои сочинения, в которых присутствуют ирреальные, поддельные вселенные — это выражения озарения Парменида о нереальности Второй Формы. Оно уводит меня и Парменида от даосизма. Оно уготовляет путь для гностицизма и концепции небрежно, грубо сляпанного мира. Вторую Форму можно назвать «Подделкой», необходимой, но временной. Инь попыталась самостоятельно создать копию андрогинной божественности и провалилась. Результатом явилась ЧЖТ. Потому проник Ян, чтобы вернуть отсутствующее, т. е. саму реальность.

Нереальна не только ЧЖТ, нереален весь мир Инь. Конечно, мы населяем не мир чистой Инь (Земля). Небо (Ян) тоже здесь присутствует, и в немалой степени.

Свидетельство тому мои сочинения. Если во Второй Форме (Инь) и феноменальном мире нет ничего поддельного, я зря потратил эти годы, разрабатывая тему. «Что реально, а что лишь видимость?» Это немаловажно — для меня как для художника и для всей жизни, порабощенной болезнями, старением, страданиями, смертью и утратами в мире Инь. Мир Инь не может поддерживать собственных созданий.

Как может то, что даже не существует, насильственно на нас воздействовать? Сначала мы подчиняемся, просто придавая этому миру значение (т. е. признавая его реальность), а потом уже подчиняемся его приказам. Мы относимся к нему саморазрушительным, неподходящим образом, мы позволяем ему быть Повелителем. Самое главное, мы не может отделить части Ян. Мы слепы. Ян позволяет это, потому что желает, чтобы мы разгадали головоломку и сделали выбор — без прямых указаний. Ян использует Инь для своих целей. Нам дана головоломка. Мы знаем, что абсолютное благо (божество) существует и видим мир незаслуженных страданий. Как они могут сосуществовать? Я говорю, что есть два мира со своими законами: один слепой и ригидный; другой любящий и разумный. Поскольку мы не можем разделить их в восприятии, мы видим их сосуществующими, но в действительности это второй мир наложен на первый. Кроме того, они находятся в диалектической борьбе: «Удар и контрудар, все быстрее и быстрее, ведь время утекает».

При чтении пародии Сладека^[101] у меня создалось впечатление, что я не принимаю вселенную всерьез, вероятно потому что боюсь ее, но она все равно любопытна мне — я заворожен ее опасностью. Но это нечто вроде средства для того, чтобы ее распутать, и понять, чем она в сущности является — если она является хоть чем-то. Она может быть вообще ничем, но я стараюсь снова и снова, выискиваю тут, там, пробую все наоборот, она вроде игрушки. Слой за слоем открывается парадокс за парадоксом, каждый из которых завораживает меня. Кроме того, я увлечен всяким вздором, словно там и лежит ключ. Я постоянно разнюхиваю эллиптические точки, необычные углы. В том, что я пишу, не так много смысла. Там есть веселье, религия, психотический ужас, вываливающийся как груда старых шляп. Есть и социальные или социологические тенденции, скорее они, чем влечение к точным наукам. Общее впечатление остается немного детское, но интересное. Это сочинения не утонченного человека. Все одинаково реально, как старые драгоценные камни на аллее. Плодовитый, творческий разум постоянно ищет необычные смысловые сдвиги, шутит серьезно, шутит грустно, пугает: пугает тем, что постоянно проверяет, что реально: страх реален, потому что он может навредить. Все это бравада — как Стефани^[102]: весела, когда напугана, напугай ее, и она расскажет шутку. Неудивительно, что я так ее полюбил, а она разрывалась между — не горем и страхом, а между страхом и ужасом.

Я определенно вижу случайности в моей работе, вижу как мешанина случайности за случайностью через определенное время складывается и раскрывается нечто важное, автоматические упускаемое обычным мышлением. Патафизика.^[103] Неудивительно, что мои вещи популярны во Франции — сюрреалистические, абсурдные. Кроме того, они очевидно автобиографичны — маленькая фирмочка и отеческий владелец или мировой лидер.^[104]

Поскольку ничего, абсолютно ничего не было отброшено (как не стоящее быть включенным), я будто таскаю бездонную сумку с мешаниной, ломлюсь в каждую запертую дверь. Это долбаный цирк. Я как востроглазый ворон, который хватает все, что блестит и тащит в гнездо.

Каждый, действующий подобно мне, может уловить этот уникальный шанс, удачу — найти в своей жизни, в своем разуме спрятанного бога, deus absconditus; пробуя все самые странные комбинации вещей и мест, подобно высокоскоростному компьютеру обрабатывая все подряд, он может обнаружить даже осторожного бога, может подловить его, ткнув куда-нибудь неожиданно. Если правда, что истинные ответы (и подлинные абсолюты вместо видимостей) там, где их менее всего ждешь, эта техника «попробуй все» может однажды и сработать, может удасться, может оказаться, что ты долгое время был один на один с тайной, лицом к лицу, не различая ее лица. Если видеть загадку в обыденном, даже самая хорошо замаскированная внеземная форма жизни может однажды ошибиться и покинуть свое укрытие. В первую очередь следует стать наивным человеком, который может поверить во все, что угодно, в то, что видят и более опытные люди, но концептуально автоматически отбрасывают. Такое дитя верит в то, что, как знают взрослые, не может быть, и потому они никогда этого не видят, перед глазами: скрытое в ясном свете.

Такой завороженный, легковерный, изобретательный человек может получить ценнейший дар — увидеть игрушечных дел мастера, сделавшего все его игрушки. Божественное и есть создатель этих игрушек — кто может всерьез (sic!) в это поверить?

(1978)

Безумный бог Джеймс-Джеймс начал создавать мир за миром, бессвязные миры, миры внутри миров. Ложные миры, ложные миры ложных миров, изящные симуляции миров, зеркальные противоположности миров.

То же я делаю в своих рассказах и романах (напр. «Стигматы» и «Драгоценный артефакт»). Я Джеймс-Джеймс.

Я создал мир среди миров, вошел в него и скрылся там. Но полиция меня обнаружила — внеземная полиция — и попыталась меня провести при помощи ксерокопированного послания. Но я знал, что это произойдет — как только появились «Слезы», они все поняли про меня, а я восстановил память, личность, силу и верно с ними обошелся, отплатив им. Мне помогла моя организация — она вызывала мои воспоминания, месяц к месяцу все больше. Я видел моего создателя — создателя, защищавшего меня. Я скрылся здесь, под его защитой. Сетевой голос — она говорила со мной. Я встроился в сеть, так что я не один. Тем временем мой создатель («Зебра») терпеливо восстанавливала урон, который я нанес, перестраивая миры. Она не затаила никакой обиды. Все, что мне позволено сейчас — это писать о том, что я должен делать. В некотором смысле я заключенный, но это к лучшему.