Экземпляр
Шрифт:
— А еще? — спросил Векслер.
Заиграла тревожная музыка. Костя узнал ее — это был «Полет валькирий» Вагнера, и у Кости на краткий миг захватило дух от величины и торжественности момента.
— Я должен сказать это вслух? — спросил Костя, изнывая от желания проснуться.
«Ну что за диалоги Эдварда и Беллы?» — во сне подумал Костя, неизвестно почему сгорая от стыда. А тут еще музыка, эта волшебная музыка занервничала, заполнила собой и все пространство, и все время, и Костя занервничал вместе с ней. Блондин, усач и Арлекино обратились в слух. Костя готов был поклясться, что они
— Попробуй, — промолвил Векслер и отвернулся — Костя видел только его выразительный профиль. — Уверяю, твой язык от этого не отсохнет.
Едва лишь Костя открыл рот, чтобы произнести заветную фразу, как пространство вокруг него начало разваливаться, точно телевизионная картинка при потере сигнала, на отдельные пиксели, и музыка зазвучала глухо, и лицо Векслера начало отдаляться, и отдаляться, и отдаляться, и наконец картинка окончательно рассыпалась, как крупа, и Костя проснулся в холодном поту. Проснулся и обнаружил, что давно утро и что он, скорее всего, уже опоздал на работу.
6
— Представляешь, а мне тоже снятся диковинные сны, — мечтательно произнес Костя, вытирая тарелку белым вафельным полотенцем.
А Диана в это время сидела за столом и допивала вечерний чай. За окном (а было уже около десяти) играла ритмичная музыка и доносились громкие голоса, мужские и женские. Что-то там отмечали, а может, люди просто активно радовались тому, что живы.
— О боже, — произнесла Диана и уставилась на Костю своими светлыми глазами.
Костя в этот момент вытер последнюю тарелку и победоносно втиснул ее на место.
— Нет, поезда мне не снятся.
Он взял из вазочки печенье, и оно раскрошилось в руке, прямо на новенькую скатерть, которую сам и покупал. В «Бруклине» был отличный магазин хозтоваров, жалко, что его закрыли.
— Мне снится, что я артист!
Диана невесело рассмеялась, прикрыв рот ладонью.
— Пойдем уже спать, артист.
То была первая официально задокументированная Костина жизнь — жизнь в браке и в отдельной квартире, все как положено. Впрочем, вторая Костина жизнь затягивала похлеще болота. А главным водяным в этом болоте был, конечно же, Роберт Векслер. И вот он назначил Косте очередную аудиенцию.
Держись от них подальше, Костя. Держись от них подальше! Он старался, право слово. И даже пообещал себе, что в следующий раз скажет твердое нет, когда Векслер его снова к себе пригласит. Тем более Векслер, и это уже точно, не вернет Косте прежнюю работу, об этом нечего было и заикаться. Что прошло, то прошло. Но любопытство одержало верх над осторожностью и здравым смыслом. Если Роберт Эдмундович и в самом деле тот, за кого он пытается себя выдать… если он и в самом деле как-то связан с дья… тьфу, да быть этого не может, это просто сон, мало ли что может присниться. Да, господин мэр нацепил на себя этот зловещий образ, но это ровным счетом ничего не значит. И все-таки интересно.
На этот раз обошлось без церемоний — машина за Костей не приехала, поэтому ему пришлось топать пешком до здания городской администрации, благо это здание находилось через несколько перекрестков от «Бруклина». Да и
Векслер был не один — когда Костя вошел, он вполголоса беседовал с человеком, чьи волосы были черными как смоль и блестящими, будто их обильно смазали бриолином. Человек был одет старомодно, словно его выдернули из девятнадцатого века и он так и не успел переодеться; его облик показался Косте каким-то вопиюще дореволюционным, белогвардейским, сразу вспомнились и вальсы Шуберта, и хруст французской булки; он словно бы вывалился из романов Акунина и приземлился в крохотном уральском городке, как, каким ветром, непонятно, но приземлился. Оба они — и Векслер, и набриолиненный брюнет — сидели на кожаном диванчике, будто старые приятели. Косте было предложено сесть напротив.
Именно он, этот роскошный усач, сопровождал Векслера в Костином сне, именно он стоял вместе с Векслером на сцене, болезненно освещенной софитами.
— Ох, где мои манеры, — Векслер всплеснул руками, будто бы спохватился. — Разреши представить моего соратника, камердинера, ассистента и просто незаменимого человека — господина Всеволода Блаватского. Кар-р-ртежник и шулер — о, его ненавидел весь Петроград! — сволочь и проходимец, любимец дам, разбивший пару десятков хрупких сердец, баловень судьбы. А главное, талантлив, талантлив, как черт: достать в заснеженном, продуваемом всеми ветрами городе ведро спелой клубники — это к Блаватскому, всегда пожалуйста. Помочь закопать труп — и здесь, опять же, господин Блаватский придет на помощь. Ценю таких людей, ценю и уважаю. Мое почтение, сеньор Блаватский! Muchas gracias!
— De nada. Полноте, Роберт Эдмундович, — делано смутился Блаватский. — Вы мне льстите. Клубника была не очень-то и спелая, так, название одно, а не клубника.
Костя уже привык, что Роберт Векслер смотрел на него как на очередной экспонат из своей коллекции. Господин Блаватский глядел на Костю так, будто хотел сварить из него суп.
— Драгоценный юноша, — произнес Блаватский хриплым голосом, от которого Косте стало окончательно не по себе. — А костюм-тройка определенно был вам к лицу, не то что эта плебейская одежда!
— Пле… что?
Костя машинально ощупал свитер. Свитер, если что, был из «Юникло» и вовсе не заслужил такого пренебрежительного отношения к себе.
— Не пугай человека, — Векслер искоса посмотрел на черноусого ассистента. — Хотя в одном я согласен с господином Блаватским — на сцене ты смотрелся впечатляюще.
— Послушайте… — Костя попытался прервать весь этот бред, но был остановлен решительным жестом Векслера — тот поднес указательный палец к своим тонким губам, будто бы успокаивая нашкодившего ребенка.