Экзотические птицы
Шрифт:
— Ну что, дорогая! С вас причитается! — заявил с торжественным видом Михаил Борисович, беря Тину за руку.
Она молчала, волнуясь и, как всегда, не зная, что при нем лучше сказать. Ашот деликатно вышел за дверь.
— Вы изменились. Болезнь не красит, но глазки уже горят! Хороший признак. Показатель выздоровления, — сказал патологоанатом.
— Не томите меня. — Тина сжала руку в кулак. — Какая там опухоль? — Она смотрела ему в глаза пристально, пытаясь уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение в его взгляде. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.
— Опухоль доброкачественная, — сказал он. — Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Вы уже раздумывали над тем, какие опухоли могли дать такую клиническую картину, какая была у вас?
— Я уже все передумала, — сказала Тина. — Опухоли надпочечников не так уж редко встречаются. Моя ошибка в том, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до нее мозг у меня был словно смазан сальной свечкой, я ничего не соображала. Не могла понять, что со мной происходит. Между прочим, — сказала Тина и покраснела, — мне помогал алкоголь.
— Вам просто это казалось, — ответил доктор. — Ну так назовите мне опухоль!
— Первая буква «а», — сказала Тина и внимательно на него посмотрела.
— Из какого слоя надпочечника?
— Из коркового. Это совершенно понятно. — Тина смешно скопировала одного молодого политика.
— Оттуда растут две опухоли на «а», — вкрадчиво улыбнулся Ризкин.
— Ну уж вы тоже, за кого меня принимаете! — обиделась Тина. — Та, вторая, делает из женщин мужчин. У меня же с этим делом все в порядке. Вторая буква «л»!
— Вам приз! — пожал ей руку Ризкин и вытащил из кармана конфету. — Все так и есть. Опухоль та самая, о которой вы думаете. Вот заключение. — Он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок и дал ей прочитать.
Она прочитала, волнуясь, еле удерживая слезы. В заключении было написано все то же самое, что он сказал вслух. Она отдала ему бумажку и смешно хлюпнула носом.
— Вы жестокий человек! Сказали бы все это прямо, зачем было меня проверять! Мол, так и так, Валентина Николаевна, все ваши мучения позади. Скорее всего все закончилось благополучно! Если считать благополучным то, что я осталась с одним надпочечником.
— С какой-либо другой теткой я не пошел бы разговаривать вообще. Отослал бы заключение и забыл. Но с вами, — Михаил Борисович взял Тину за руку, — мне всегда было приятно поговорить. А насчет единственного надпочечника… Люди живут без одного из двух парных органов, вы это знаете. Живут без глаза, без почки, без селезенки, хоть она и единственная в организме. Сам я вот уже двадцать лет неплохо живу без левого легкого.
— Как? — изумилась Тина. — Отчего?
— Безумствовал в молодости. Пил, курил, любил женщин. В результате — туберкулез. Я потом попросил посмотреть операционный материал — две огромные каверны на верхушке и в центре, лечить не имело смысла. Доктора поступили правильно. Мне это только пошло на пользу.
— Вы пересмотрели взгляды на жизнь? — улыбнулась Тина.
— И вы пересмотрите! — пообещал ей Ризкин. — Я, собственно, за этим и пришел. — Оба его буравчика так и впились в Валентину Николаевну. — Вы ведь, как я слышал, некоторое время после ухода отсюда торговали газетами?
— Да. — Тина не захотела ничего скрывать от него.
— Бывает, — понимающе кивнул Михаил Борисович. — А что, вам надоела врачебная работа?
— Можно сказать и так, — задумалась Тина. — Я как-то оказалась не в силах больше пребывать в больнице.
— Я всю свою жизнь терпеть не могу больных! И не делаю из этого тайны, — сообщил доктор Ризкин. — Но я очень люблю медицину! И патанатомия — эта та ее область, которая может дать полное удовлетворение этой любви.
Тина слушала его молча, не понимая, куда же он клонит.
— Я ведь не зря стал вас спрашивать про опухоли. Вы показали высший балл, не будучи морфологом. Короче, вы та женщина, которая мне нужна. — Тина изумленно посмотрела на него. — В качестве сотрудника, разумеется. Пока. Если вы не захотите чего-нибудь еще. Я старый холостяк и, честно говоря, после того случая с легкими баб терпеть не могу! Но поговорить с вами для меня удовольствие. Идите ко мне на работу! Я быстро вас научу! Месяца через четыре уже начнете смотреть простенькие случаи. Вскрывать не будете. Я и сам не вскрываю; хоть и не по правилам, но у меня теперь это делают санитары, я только смотрю. Должны же они, в конце концов, оправдывать те бабки, которые получают с родственников больных, — усмехнулся Михаил Борисович. — Потом официально пройдете учебный цикл в институте усовершенствования, получите сертификат, и заработаем с вами на славу. Неплохая перспектива! Денег мы тоже получаем все-таки побольше, чем в обычных отделениях.
— Зачем я вам? — спросила Тина. — Ведь вы можете взять уже подготовленного патологоанатома.
— Мне скучно, — сознался Ризкин. — За столько лет работы новое уже попадается редко, все случаи повторяются в той или иной мере. Даже такую опухоль, как у вас, я видел за свою жизнь пять или шесть раз. Неинтересно. А с вами я бы мог отвести душу. В вашем лице я вижу благодарную слушательницу. Патанатомия — самая изящная из медицинских наук. Я столько мог бы вам рассказать!
— Так возьмите девочку в клиническую ординатуру! Молоденькую, хорошенькую!
— Я брал два раза. К несчастью, попадались дуры. — Михаил Борисович вздохнул, отвернулся и посмотрел в окно. — Как я понял, вы отвергаете мое предложение?
— Я вам благодарна, — сказала Тина. Ризкин усмехнулся. — Нет, правда благодарна. — Тина подумала, что этот человек, которого побаивается вся больница, в сущности, очень одинок. — Но знаете, — тон у нее стал извиняющийся, — наверное, патологоанатомом надо родиться. У вас там царство мертвых, а мне вдруг подумалось, что если работать врачом, то лучше помогать еще живым. И если я верчусь в медицину, то опять буду лечащим врачом, со всеми плюсами и недостатками этой работы.
— Ну-ну, — сказал Михаил Борисович. — Не разочаровывайте меня окончательно вашими разглагольствованиями о царстве мертвых. Во-первых, я смотрел вашу опухоль, что принципиально важно для вас, а вы ведь, слава Богу, пока живы. И такого материала в нашей работе половина. Во-вторых, реаниматологом с одним надпочечником вы работать все-таки не сможете, слишком велика нагрузка. А в-третьих, настоящее искусство — а моя специальность, без сомнения, искусство в медицине — бессмертно. А ваше деление на живое и мертвое бессмысленно, потому что жизнь все равно коротка. А искусство вечно.