Элчан-Кайя
Шрифт:
– Не может грек терпеть это!
– сказал Христо и стал ползти под брезентом, вдоль мешков, подальше от берега, дальше от шлюпки. Вылез Христо, - хлещет дождь, как стрелы. Собака хвост между ног зажала, смотрит на Христо: куда?
"Да не чудится ли мне?" - подумал грек. Оглянулся и обмер: еще выше стали каменные паруса, еще ближе надвинулся на город Элчан-Кайя.
IV
И ударился Христо бежать. Напролом - через рельсы, через барьеры, бежал Христо. Гнал его ветер, гнал дождь холодными прутьями. Христо бежал
Христо прижался к стене: по трое, тринадцать рядов прошли старинные турки, а впереди высокий. Газовый фонарь мигал, пламя билось, но Христо увидал, что у высокого одна рука. Другую он нес под мышкой, и она сжимала кинжал. Только не каменная рука была под мышкой у высокого турка, а живая, и кинжал вспыхивал сталью на свету.
Христо пошел за турками, шел поодаль, затаив дух. Боялся будить людей, боялся стукнуть в ворота, чтоб не оглянулись турки. А они прошли город и вышли на большую дорогу. Вот прошли татарское кладбище и встали в круг. Зажгли каменные факелы. Мутным светом стал огонь и недвижно замер.
Тогда вышли двенадцать турок в круг и стали ятаганами копать землю. Выкопали большую яму, круглую могилу. И высокий турок спустился и положил на дно живую руку с зажатым кинжалом. И вот все загудели: запели молитву. Будто обвалились с гор камни и грохочут с раската.
Тут завыл пес. Христо накрыл его полой, но турки пели - не слыхали. Потом все стали разматывать пояса, и посыпалось из поясов золото. В сорок ручьев лилось золото в яму и чуть не дополна насыпали ее турки. Закидали землей, затоптали тяжелыми ногами.
Стали опять по три в ряд и пошли. Христо хорошо заметил место и покрался вслед за турками. Глянул - а над городом сквозь темь и дождь, высоко в небе маячат серые паруса. Христо бежал за турками, держался за мокрый картуз и думал:
"Уйдут турки - все золото мое. Никто не видал: кто в такую погоду нос высунет. Скорее бы ушли турки!"
И вдруг подумал:
"А что, если останется один человек, один каменный человек, - стеречь золото?"
– Нет, - сказал Христо.
– Нет, я прибегу раньше них на пристань, я всех пересчитаю: ровно сорок их было, если сорок уедет, значит, мои деньги.
И Христо пустился переулками бегом, скорей, в обход к пристани. Тихонько прокрался к мешкам и заполз под брезент. Дождь перестал уже и не стучал по брезенту, как по железной крыше. Только ветер еще злее рвал с моря и нес брызги на берег.
Христо стал прислушиваться: идут, идут турки. Вот остановились и стали один за другим спускаться вниз. У Христо глаза слезились от ветра, но он не мигал и считал:
– Раз, два... Вот тридцать девять турок спустились в шлюпку. Один остался на пристани - высокий турок. Он обернулся к городу и сказал на крепком старом турецком языке:
– Прощай, город, - сказал турок.
– Похоронили мы грехи наши, похоронил я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
Поклонился городу - чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.
V
Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
"Да что за черт, - подумал грек, - было ли все это?" И вздрогнул. Услыхал - бьются друг о друга, говорят камни.
Фу ты! Да это ветер треплет брезент, а брезент ворочает камни, что навалил по краям Христо.
"Заснул я, привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу старинные турки".
А собака сидит против Христо, смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой шерстью на холоду.
И не знал Христо: ходил он за город на татарское кладбище или проспал за полночь, и все привиделось.
Собака знает. А как спросить?
– Филе, Филе, - сказал Христо, - ходили мы с тобой?
Собака подвизгнула и стала тереться мордой о Христину руку. Глянул Христо на море - пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит в стороне белый парусник.
Вот и ветер стал спадать. Дунул, дунул и оборвался. Мутным заревом дымит за облаками луна. Капнули по небу звездочки. Прошел шторм, выдулся ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
– А трелля, трелля, глупости это, - сказал Христо и обошел мешки.
Все спокойно. Постучал ногой в камень. Наутро заведующий скажет: хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец иди спать.
VI
Чуть стало солнце подыматься, пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся сзади.
Вошел в дом, жена ахнула.
– Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
Глянул Христо: весь бок в грязи, в липкой глине. Посмотрел на собаку: по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
– Элчан-Кайя, - шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
Жена тараторит:
– Снимай, - кричит, - ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся в грязи.
Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
– Привезли, - говорит, - хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об колеса.
Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
"Хорошо, - думает Христо, - что собака говорить не может. А то узнала бы баба про золото, испугалась, ни за что не пустила бы и одного червонца взять. Все соседки узнали бы, весь город. Пришло б начальство, и весь клад свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках".