Элеазар, или Источник и куст
Шрифт:
И не следовало ли отсюда, что Ирландия — страна, лишенная огня? О, разумеется, нет; но если он и был у нее, этот огонь, то походил на нее самое — темное, как бы сырое, огнище, которое могло кое-как согреть, но не пылало, не давало яркого света, всего лишь мерцая недобрыми синеватыми сполохами, точно адские уголья, испепеляющие грешников в загробной тьме.
Да, таков он был — огонь, питаемый торфом, единственным топливом огромного зеленого острова. Элеазар не раз отваживался заходить в болотистые дебри, где люди, сами похожие на торфяные статуи, медленно вырезали из почвы особыми мотыгами четырехугольные бруски. Эти торфяные кирпичи складывались в штабеля с просветами, в которых свободно гулял воздух; за лето они подсыхали и к осени уже годились на топливо.
Работы эти были чужды Элеазару, — пастухи никогда не спускались в черные пасти торфяных ям. Но терпкий, всепроникающий запах торфа так крепко пропитал воздух, которым он дышал с самого рождения, что он не мог отделить его от других привычных запахов своего детства. И удастся ли ему когда-нибудь отмыть от него тело и душу?!
4
Он встретил Эстер на балу, который богатые фермеры ежегодно устраивали в первое воскресенье после 17 марта, дня Святого Патрика. Совпадение праздника с первым весенним днем неизменно превращало этот бал в нечто вроде свадебной ярмарки, где встречались молодые люди и девушки на выданье. По этой причине доступ на бал строго ограничивали, дабы избежать риска мезальянса. Туда приглашались лишь те парни и девушки, за которыми давали в приданое не менее трехсот акров земли. Одного этого было достаточно, чтобы исключить Элеазара из числа гостей. Но пасторское звание обеспечивало ему некий привилегированный статус, одновременно лишая всякого интереса в глазах потенциальных невест.
Элеазар слегка принарядился, надев рубашку с высоким воротничком и сиреневый галстук; свои грубые башмаки он прикрыл черными гетрами. Но, главное, желая придать себе больше уверенности, он опирался на своего "деревянного змея", тяжелую экзотическую трость, наследие предков. "Это единственная змея во всей Ирландии", — говорили в его семье, намекая на легенду о Святом Патрике. Строгий костюм и не менее сдержанная осанка выдавали в нем стороннего наблюдателя, решившего остаться незамеченным.
По традиции бал устраивался в маленьком приходском театрике. На спинки кресел клали дощатый помост, который, оказавшись на уровне сцены, образовывал вместе с нею танцевальную залу вполне достаточных размеров. На эстраде вовсю старались музыканты, игравшие на волынках, скрипках, флейтах и свирелях. К концу вечера, дабы взбодрить напоследок утомленных танцоров и осоловевших от вина зрителей, на сцену выпускали троих барабанщиков, громко колотивших палочками по bodhran — роду тамбурина из козьей шкуры. При первых же раскатах этого древнего ирландского там-тама толпу охватывало трепетное чувство священного единства, тем более высокое и волнующее, что здесь в большинстве своем присутствовали семьи, жившие в пустынных местностях и разделенные многими милями. До чего ж приятно было собраться всем вместе и дружно отпраздновать приход весны!
Вечер явно подходил к концу, и толпа уже готовилась разойтись, когда музыкантов на эстраде сменили две молодые девушки. Одна из них держала в руках кельтскую арфу в изящной раме из сикоморы; на раме было вырезано трогательно-простое название "Весенние голоса".
Вторая девушка направилась к свободному стулу посреди эстрады. Она слегка прихрамывала и шла, опираясь на трость.
Многие узнали юных сестер — Жюльетту и Эстер из семьи Килин, принадлежавшей к знатному клану О'Мэйли. Старшая дочь, Грейс, заключила блестящий брак два года тому назад. Жюльетта, цветущая двадцатидвухлетняя девушка, жила в тоскливом ожидании суженого, который что-то медлил с появлением. Ну а младшая, Эстер, не ждала ничего и никого, ибо, переболев в детстве частичным параличом, осталась хромой. Она старалась компенсировать это увечье и неизбежное будущее одиночество, развивая свою необыкновенную музыкальную одаренность. Никто во всем графстве не пел более чистым голосом под аккомпанемент кельтской арфы. Сестра помогла Эстер расположиться и подала ей инструмент, издавна символизирующий ирландскую душу. И действительно, скоро в благоговейной тишине зазвучал голос Ирландии, мелодия, которую Эстер предварила мягкими серебристыми переливами струн. То была хрустальная песнь ручьев, источников и речек, дарующих жизнь ирландской земле.
Миг спустя в нежные аккорды струн влился еще более чистый, прозрачный девичий голос. Эстер исполняла песни из "Последней летней розы" Томаса Мура, [3] чья слава гремела по всей стране.
Затерявшийся в толпе Элеазар потрясенно вслушивался в журчащую мелодию, где неразличимо сплетались голоса девушки и арфы. Он уже был знаком с Эстер. В начале бала его представили обеим сестрам Килин, а позже, когда кавалер пригласил Жюльетту на экоссез, он остался наедине с Эстер; им обоим невозможно было танцевать, — ей мешала хромота, ему достоинство молодого пастора. Они почти не говорили в оглушительном гомоне бала, но каждое слово девушки сопровождалось такой прелестной улыбкой, что Элеазару невольно вспомнилась голубка с масличной веткой в клюве, возвестившая Ною конец его тяжких испытаний.
3
Мур Томас (1779–1852) — поэт, композитор и музыкант, прозванный народным певцом Ирландии.
Он сгорал от желания еще раз увидеться с Эстер, но не мог придумать никакого удобного повода явиться в эту католическую помещичью семью. И вот однажды на ярмарке его окликнул чей-то звонкий веселый голосок. Он не сразу признал Жюльетту, она была одета и причесана совсем не так, как на балу. Вместе они прошлись вдоль овощных рядов и загонов для скота, и, прощаясь, она пригласила его на ферму Килинов в следующее воскресенье.
5
Когда Элеазар, весь сжавшись от робости, осмелился войти во двор фермы, он увидел там множество гостей. Жюльетта удивленно взглянула на вновь пришедшего, еще усугубив его смущение. Потом она потащила Элеазара в самую гущу собравшихся, чтобы представить родителям. Глава семьи смерил ледяным взглядом этого нищего протестанта, словно спрашивая, где его дочь выкопала такое чудище. Нет, решительно, эта Жюльетта настоящая сумасбродка; недаром ей никак не удается приискать достойного мужа. Вот удумала — пригласить сюда голодранца-пастора. Только его здесь и не хватало!
К счастью, тут появились новые приглашенные, и Элеазара оставили в покое. Жюльетта исчезла, и он блуждал в одиночестве между столами, расставленными вдоль оранжереи, в поисках той, ради которой и пришел сюда. Жюльетта наверняка позабыла сообщить сестре о приглашенном пасторе. Да и здесь ли Эстер? Промаявшись часа два, он уже направился было к выходу, расчитывая незаметно исчезнуть, как вдруг увидел молодую девушку в зеленой беседке. Она сидела в окружении детей, с которыми весело перебрасывалась мячом. Радостное удивление, вспыхнувшее на ее лице, мигом утешило Элеазара. Он попытался принять участие в игре, но дети, оробевшие при виде незнакомца, разбежались, и они с Эстер остались вдвоем.
Она пригласила его сесть на толстую подушку у ее ног и, не найдя другой темы, они заговорили о детях. Викторианская мораль требовала смотреть на детей как на невинных ангелочков, упавших с неба. Единственный долг взрослых состоял в том, чтобы охранять их от нечистого, грешного мира. Детей одевали, учили и развлекали, строго руководствуясь этим принципом. Эстер поразила Элеазара своим насмешливым отношением к этому предрассудку. По ее мнению, нужно было совсем не разбираться в детях, чтобы идеализировать их подобным образом. На самом деле они отличались не меньшей испорченностью, чем взрослые, только иной, соответствующей их возрасту.
Элеазара удивили ясность и независимость суждений молодой девушки. Казалось, хромота и положение младшей в семье держали Эстер в стороне от остального общества, которое вынуждало ее глядеть на себя строго и беспристрастно, не строя никаких иллюзий.
Потом они заговорили об ангелах. Протестантское богословие крайне подозрительно относится к этим непонятным созданиям, которые, наряду с целым сонмом святых, поощряют злосчастную склонность католиков к политеизму. Эстер не разделяла этой подозрительности. Она восхищалась золотистой и белоснежной иерархией серафимов, херувимов, архангелов и ангелов. Вот только существование ангела — хранителя сильно стесняло ее в отрочестве. Да и как не смущаться юной девушке вечным присутствием рядом с собою этого невидимого, но всевидящего молодого человека?!