Элеазар, или Источник и куст
Шрифт:
7
В первое время Элеазар думал, что просто женился на любимой женщине. Но очень скоро ему пришлось вспомнить, что он сочетался браком с католичкой. Однако, не преследовала ли его женитьба обе эти цели, не любил ли он Эстер из смутной тяги к католицизму? Ирландец по крови и пастор-протестант… Вне сомнений, эти две ипостаси его личности вели борьбу в сокровенных глубинах сердца, делая Элеазара неким гибридом, кем-то вроде религиозного метиса.
Эстер безропотно подчинилась укладу общины, в которую попала после свадьбы. И когда Элеазар, растроганный той легкостью, с какою она отказалась от пышных католических обрядов, спросил жену, не тягостна ли ей эта перемена, она ответила: "Вера — это вопрос души, а не внешних ритуалов. И потом, знаешь ли, Ирландия, влажная, зеленая Ирландия, осталась со мною, а для меня она — самая прекрасная, самая живая из всех церквей". Затем, словно решив подкрепить сказанное, Эстер села за свою кельтскую арфу, и из-под ее пальцев пролился хрустальный, чистый дождь аккордов, истинная песнь ирландских ручьев и рек.
На следующий год у них родился ребенок, мальчик, получивший имя Бенджамин. Два года спустя появилась на свет малышка Корали. Они жили, довольные своим скромным счастьем, согретые любовью дружной протестантской общины Гальвея. Одно из главных достоинств детей заключается в том, что их родители, в силу необходимости воспитания своего потомства, должны возвращаться к самым истокам культуры. Сначала идут первые произносимые ребенком слова, за ними азбука, история, география, а, главное, религия. Благодаря Бенджамину и Корали, Элеазар как бы вновь погрузился, только нынче уже зрело и критически глядя на вещи, в свое былое познание жизни, истины. Священная история (он решил сам преподать ее детям) представляла свои великие символические персонажи яркими и живыми, как никогда. Ной, Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф, все эти основатели его веры составляли близкое и, в то же время, возвышенное сообщество, с которым он встречался каждый день и которое, несмотря на это, внушало ему боязливое почтение.
Но самой возвышенной, самой грандиозной фигурой, занимавшей мысли Элеазара, был Моисей; он неотступно думал об этом человеке, пытался разгадать тайну этой могучей личности. Моисей, беседующий с горящим кустом на горе Хорив и получивший от Бога страшную миссию вызволить евреев из плена египетского, которую он поначалу с ужасом отверг. Моисей, борющийся с фараоном, семь казней египетских, исход евреев, их бегство по Чермному морю, манна небесная…
И, однако, сколько белых пятен, сколько непостижимых и даже отвращающих эпизодов в этой нечеловеческой судьбе! Почему свершилось так, что этот еврейский младенец был воспитан дочерью египетского фараона и смог вернуться к своему народу, лишь отринув приемную семью? Почему ему пришлось ударом посоха убить надсмотрщика-египтянина? Почему Аарон, которому Яхве повелел быть помощником брату, воспользовался его отсутствием (Моисей поднялся на гору Синай, чтобы получить Десять Заповедей) и отлил Золотого Тельца? И главное, главное: почему Яхве так необъяснимо жестоко покарал Моисея, запретив ему ступить, во главе своего народа, на ту землю обетованную, где текут молоко и мед?
Элеазар не переставал мучительно размышлять над этими вопросами, но стоило ему поделиться своими мыслями с Эстер, как она в ответ с улыбкой цитировала Евангельские тексты. И в ее устах Иисус становился антиподом Моисея, опровержением его безжалостной логики, лекарством от его пугающей суровости.
Особенно нравилось Эстер сравнивать Табор и Синай, эти две горы, меж которыми свершилась христианская революция. Когда Моисей взошел на вершину Синая, Яхве отказался явить ему свой божественный лик: "Ибо не может человек узреть Господа и остаться в живых", — изрек Он. И вручил Моисею Скрижали, иными словами, знаки, запечатленные в камне. Иисус же, напротив, привел самых близких своих учеников на гору Табор и открылся пред ними во всем своем божественном величии. "И просияло лицо Его, как солнце", — говорит евангелист Матфей. [5]
5
Евангелие от Матфея, XVII, 2.
Вот так яркие образы жизни Иисуса противостояли абстрактным символам мозаичной Торы. Да и сам Золотой Телец, живое оскорбление Божьим Заповедям, — что он являл собою, как не детище лугов, вскормленное молоком нежной матери? Когда Элеазар проходил по пастбищам, напоенным дождями, он и впрямь видел там больше коров и телят, чем божественных орлов и бронзовых змей.
Шли годы. Бенджамин рос крепким, разумным пареньком. Зато его младшая сестра Кора нередко выказывала — вполголоса, опустив глаза, — поистине пугающую проницательность и фантазию. Ее отец, поначалу не обращавший на это внимания, со временем начал чутко прислушиваться к насмешливым замечаниям, что как будто помимо воли слетали с ее губ. Так, например, однажды он высокопарно процитировал известную фразу Паскаля: "Будь нос Клеопатры покороче, изменился бы лик мира". Девочка шепнула несколько слов, которые отец приказал ей повторить громче. И тогда она выкрикнула, вся красная от конфуза: "И лик Клеопатры тоже!" В другой раз, упомянув на уроке катехизиса Тайную Вечерю и Евхаристию, он попросил детей задавать вопросы. Руку подняла одна Кора. "Значит, ученики пили кровь и ели тело Иисуса, а как же сам он, — неужели пил свою собственную кровь и ел собственное тело?" Элеазар не нашелся с ответом на этот дерзкий вопрос.
8
А потом на Элеазара обрушилось несчастье, которое он с тех пор неизменно называл про себя "великим испытанием"; тайну этого удара судьбы он разделил с одним только незнакомым мальчиком.
Зима вошла в самую мрачную свою пору. Морская буря с воем свирепствовала в прибрежных ландах, рвала в клочья низкие облака. Темнота наступала быстро, и Элеазар торопливо шагал через поля, опираясь на свою трость-змею; он возвращался домой с собрания у одного из нотаблей общины. Ему предстояло одолеть многомильный путь по местности, расчерченной, словно шахматная доска, на делянки низенькими каменными оградами. Он миновал горстку крестьянских домиков, вернее, жалких лачуг, крытых тростником, таким старым, что сквозь замшелые стебли уже проросла трава. У этих домишек не было ни окон, ни дымохода; дым от торфяного огня выходил через постоянно открытую дверь. То тут, то там в дверных проемах возникали существа без возраста и пола; они с любопытством следили за проходящим пастором, а он видел за их спинами привычное убожество — стол, два-три колченогих стула, печурку, на которой варился неизменный картофель, да величественно развалившуюся на полу, чудовищно тучную домашнюю богиню — хрюкавшую свинью с гроздьями присосавшихся к ней поросят.
Нищета католических жилищ, окружавшая его с самого детства, теперь стала Элеазару еще ближе из-за брака с Эстер. Как и все англикане, он явственно ощущал ту немую ненависть, что питала сельская беднота к угнетателям-англичанам. Скромное, но прочное положение, которое обеспечивал пастору получаемый от государства пенсион, отделяло его от простых людей, возмущенных обязанностью выплачивать пресловутую "десятину". Католические кюре, почти все выходцы из беднейших семей, жили только на добровольные пожертвования верующих. Они-то уж знали цену материальной независимости от властей, ненавидимых народом, и, невзирая на лишения, упорно отвергали всякую официальную помощь.
Элеазар нередко ощущал в душе горячую симпатию и сочувствие к этим своим братьям — врагам; в такие минуты ему хотелось перейти в католичество. Он не мог без улыбки представить себе, какой грандиозный скандал вызовет в Гальвее подобное решение. Ибо если здесь и случались обращения противоположного порядка, когда католики переходили в лагерь протестантов по соображениям, как он подозревал, вполне материальным, то прецедент с англиканским пастором, примкнувшим к нищей католической братии, ни разу не имел места.
Элеазар уже достиг заброшенного поля, огороженного грубо выложенной каменной стенкой, как вдруг он оказался свидетелем сцены, безжалостно напомнившей ему собственное детство.
Стадо примерно из сотни баранов и овец застыло в тупом ожидании. Подросток в деревянных сабо и плаще из овечьей шкуры неподвижно стоял перед человеком, который яростно хлестал его толстым кнутом. Когда кнут обвивался вокруг головы, мальчик слегка пошатывался. Элеазар бросился к ним.
— Перестаньте, ради Бога! — крикнул он.
Ему показалось, будто мальчик слегка повернул голову и взглянул на него, но кнут опять свистнул в воздухе, и он зажмурился. Элеазар вновь ощутил, как его старый шрам ожил, налился кровью и обжег щеку. И вдруг, словно помимо его воли, палка-змея зашевелилась у него в руке, сама собою взвилась вверх и со всего размаха обрушилась на голову человека с кнутом. Тот медленно обернулся, с минуту изумленно поглядел на Элеазара и рухнул лицом в землю. Элеазар отшвырнул палку и опустился на колени рядом с телом. Черепная коробка треснула; из зияющей раны медленно сочилась мутная слизь. Элеазар поднял голову и взглянул на подошедшего пастушка.