Элеазар, или Источник и куст
Шрифт:
— Зря вы так, — прошептал мальчик. — Это наш управляющий.
Как будто тяжесть преступления зависела от социального ранга жертвы.
— Давайте сбросим его со скалы, — добавил он. — Может быть, тогда подумают, что это несчастный случай.
Это "может быть" многое говорило об опасности, которая отныне грозила им обоим, и тому, и другому.
Вместе они за ноги втащили труп на прибрежный утес и сбросили его в гулкие волны поднявшегося прилива.
Элеазар уже пустился в путь, когда услышал за спиной торопливые шаги. Он остановился и поглядел назад. Пастушок бегом догнал его и протянул забытую на поляне трость-змею. Это орудие убийства, еще покрытое липкой кровью, наверняка выдало бы его жандармам Гальвея.
С той поры жизнь Элеазара превратилась в кошмар. Всякую минуту, и днем и ночью, он ожидал ареста. А что если в преступлении заподозрят маленького пастуха, и тому придется отвечать за него? В его сердце зрела твердая решимость пойти и повиниться самому. Но он все время малодушно давал себе отсрочки. Ладно, самое позднее, он сделает это в день Святого Михаила, на Гальвейской ярмарке, где фермеры — арендаторы продлевают договоры с помещиками.
Элеазар отправился на ярмарку убежденный, что нынешнюю ночь проведет в тюрьме, но ему не хватило мужества распрощаться с женой и детьми. Он пробирался сквозь шумную оживленную толпу, мимо загонов для скота, как вдруг столкнулся с мальчиком-подростком, который едва заметно, но дружески поклонился ему и слабо улыбнулся, прежде чем исчезнуть в гуще людей. Самое удивительное, что Элеазар не сразу признал его. Лишь минуту спустя он бросился назад, разыскивая мальчика. Это был тот самый пастушок, из-за которого он совершил убийство! Ну конечно, он, — его щеку изуродовал багровый шрам, совершенно такой же, как у самого Элеазара. Он сделал еще несколько шагов и внезапно понял безрассудство своего порыва. Мальчик ведь на свободе, значит, все у него в порядке. Это самое главное, больше и желать нечего. Но вместе их видеть не должны.
Элеазар вернулся домой с блаженным облегчением, близким к экстазу. Но именно в этом опьяняющем состоянии свободы он и принял решение уехать, эмигрировать, последовав за нищей толпою своих соотечественников, которые ежегодно садились на корабли, увозившие их в Новый Свет.
9
Это случилось в середине октября злополучного 1845 года: на картофеле, собранном в августе, появились первые коричневые пятна. Обнаруженному еще в 1843 году на Восточном побережье Америки грибку фитофторы — Phytophtora Infestans — понадобилось всего два года, чтобы перебраться через Атлантику и распространиться во Франции, Швейцарии, Германии и на юге скандинавских стран. Но самое разрушительное действие он произвел в Ирландии. Фитофтора неумолимо и последовательно съедала листья, стебли, а за ними и клубни растения.
Все лето 1845 года шли непрерывные проливные дожди, и поначалу ботаники приписывали гниение картофеля этой неодолимой сырости. В действительности же сельское хозяйство оказалось беззащитным перед новым, невиданным бедствием, принесшим ужасающий голод в страну, где ежедневное потребление картофеля на душу населения составляло около шести килограммов. Религиозные конфессии дали этой катастрофе свое объяснение: то была кара Господня за грехи ирландского народа, за все пьянки, дебоши и насилия, что неизбежно отмечали каждую ярмарку, каждый праздник, вообще, любое сборище.
Элеазар также был недалек от этого эсхатологического [6] толкования случившегося; более того, он склонялся к мысли, что его страна навеки проклята, отринута Богом. Все — и религиозные сомнения, заставлявшие его разрываться между Моисеем и Иисусом, и почитание Ветхого Завета протестантами, а Евангелий — католиками, уповающими на благодать, и унижения, перенесенные в связи с женитьбой на Эстер, и, главное, невыносимое зрелище крестьянских бедствий да еще тяжкий гнет преступления, свершенного против управляющего фермера-протестанта, — вся эта накопившаяся горечь жизни оправдывала в глазах Элеазара гибельную катастрофу, постигшую страну, и бегство тысяч ирландцев в Америку. Когда земля проклинает человека, извергает его из себя, ему только и остается, что собрать самое ценное и самое легкое из своего достояния и пуститься в дорогу с женою и детьми. Эстер вполне одобряла исход католиков, составлявших подавляющую часть эмигрантов, и потому склонилась перед решением своего супруга. Что же касается детей, то они заранее восторгались путешествием, казавшимся им волшебным приключением.
6
От греч. eshatos — последний, конечный. Религиозное учение о конечности судеб мира и человека.
Словом, куда ни глянь, уехать было легче, чем остаться. Стоило лишь уступить тропизму, увлекавшему в порты отплытия самых молодых и самых предприимчивых. Лендлорды сгоняли со своих земель все больше разорившихся фермеров. На каждом шагу встречались заброшенные, опустевшие дома и селения, и уж совсем бессчетно было обветшалых лачуг, где в голодном одиночестве беспомощно угасали брошенные старики. Тяга к Новому Свету становилась тем более неодолимой, что американская колония ирландцев, уже довольно многочисленная, особенно, в Новой Англии и Бостоне, снаряжала военные корабли, груженные продовольствием для бывших соотечественников, и те, доставив его в Ирландию, возвращались назад, в Америку, с тысячами новых эмигрантов на борту.
Многие ирландцы перебирались сначала в Англию и уж затем покидали Европу, отплывая из Ливерпуля. Другие садились на корабли прямо в Корке, на юге страны. Именно этот путь и выбрал Элеазар. Их отъезду способствовала неожиданная щедрость родителей Эстер, снабдивших семью нужной суммой на оплату морского путешествия — по 7 фунтов на человека — и на питание в течение сорокадневного плаванья. Элеазар простодушно радовался этой нежданной милости, пока не услышал, как Кора пробормотала себе под нос: "Они рады-радешеньки избавиться от нас".
И, однако, девочка ждала этого грандиозного, загадочного путешествия, как ждут неведомого счастья. Когда домашние встали перед жестоким выбором — что взять с собой, что оставить, — она первой назвала арфу. Эстер благодарно улыбнулась дочери, и у Элеазара не хватило духу возразить, несмотря на явную бесполезность этого громоздкого и, вместе с тем, хрупкого инструмента. Ведь в арфе была заключена сама душа их родной Ирландии, можно ли было оставлять ее здесь?!
В остальном, Кора совершенно не интересовалась сборами; она часами сидела над листом бумаги, изображая во всех подробностях большой парусник. "Это наш корабль, — отвечала она коротко на все расспросы. — Это мой прекрасный пароход!". [7] И она с удивительной точностью вырисовывала мачты, паруса и реи, хотя в своей коротенькой жизни видела никак не больше трех подобных кораблей.
7
Первые пароходы еще сохраняли парусную оснастку.
10
Когда Элеазар прибыл в Корк с женой, детьми и багажом, он знал только одно: им предстоит переплыть Атлантический океан. Но он совершенно не представлял себе, куда именно направится — в Квебек, Нью-Йорк, Бостон или, быть может, в Сидней, что в Австралии. Да он и не особенно задавался этим вопросом. Все зависело от обстоятельств и от курса ближайшего свободного корабля. Внезапно дело приняло драматический оборот: прошло ужасное известие, что отъезжающих эмигрантов косит эпидемия тифа и холеры. Рассказывали, будто во время плавания дня не обходится без того, чтобы за борт не выбросили труп. А по прибытии в Канаду всех пассажиров помещают в карантинный лагерь на Большом Острове, где царят ужасающие условия. Впервые Элеазару, который, однако, никогда не выпускал Библии из рук, воочию представились "казни египетские", предварившие исход евреев. Мало этой злополучной стране фитофторы, — теперь ей грозили холера и тиф! Не есть ли это знамение свыше, знак, что нужно уезжать немедля? Но в каком направлении? Где он — вожделенный Синай и страна Ханаанская нынешнего исхода? Поскольку небеса молчали, оставалось ввериться случаю, хотя, как писал мистик Ангелюс Шуазельский, [8] случай — это Бог, странствующий инкогнито.
8
По-видимому, Йоганн Шеффлер, по прозвищу Ангелюс Силезиус (1624–1677) — немецкий богослов и поэт-мистик.
Как ни удивительно, но Провидение все-таки заговорило, и заговорило голосом малышки Коры. Семейство О'Брайдов уже два часа скиталось по охваченным предотъездной лихорадкой причалам. Растерянную толпу эмигрантов то и дело прорезали экипажи, повозки, стада овец, подгоняемые хозяевами, тюки товаров, возносимые вверх на тросах лебедок, трапы и сходни, парящие в воздухе перед тем, как утвердиться на земле.
Внезапно Кора остановилась и, указав пальцем на судно, пришвартованное у пирса, воскликнула: "Вот он, мой красивый пароход!" И верно, корабль, чей гигантский такелаж заслонял полнеба, как две капли воды походил на тот, что она усердно рисовала много дней подряд. Три мачты, две палубы, высоченная, толстая, словно колонна, дымовая труба, а, главное, пророческое имя — "The Норе" — "Надежда".