Электрический остров

Асанов Николай Александрович

Андрей никогда не умел так беззаботно шутить над собой и над своей работой. Он даже и во сне как бы старается сохранить серьезное выражение. Пожа­луй, это происходит оттого, что он еще слишком мало сделал для науки. Только такой человек, как Борис Михайлович, который уже привык к славе, к устойчи­вому благополучию, может казаться беспечным. И Нина, даже не замечая, как блестят ее глаза, следила за Улыбышевым, безотчетно радовалась тому, что и он так любезен и внимателен с ней, и когда они оказы­вались на несколько минут вдвоем, в танце, в корот­кой беседе, Нине казалось, что щедрое сияние славы, осенявшее Улыбышева, касалось

и ее.

Внимательный взгляд Нины уже в первую встречу отметил, что Улыбышев всегда и везде чувствует себя первым и главным! Он никому не навязывал своего первенства, просто все другие отступали куда-то в тень. В тот торжественный для Нины и ее мужа день, когда она впервые увидела Бориса Михайловича, у нее тоже было ощущение, что все собрались чество­вать не Андрея, а Улыбышева. Но и тогда и сегодня Борис Михайлович умелой и мягкой рукой с милой скромностью направлял внимание гостей по правильному адресу. Андрей сам виноват, что его никто не за­мечает, он постоянно прячется в тень. А Борис Михай­лович принадлежал к тем людям, для которых не су­ществует темноты, они сами излучают свет. И Нина с гордостью думала о том, что из всех собравшихся здесь людей, может быть, только она сумела бы со­ревноваться с Борисом Михайловичем в умении светить другим. Недаром же Борис Михайлович так вы­деляет ее.

Нина осмотрела столовую торжествующим взгля­дом хозяйки. Да, эти молоденькие девушки завидо­вали ей, учились у нее, пытались ей подражать. Только Марина Николаевна скользнула по ней и Улыбышеву равнодушными глазами и отвернулась к Оричу, протягивая ему бокал. Ну, это понятно! Как ни мало пробыли на острове Орленовы, Нина уже слы­шала, что когда-то Борис Михайлович ухаживал за Чередниченко. Что-то там у них произошло, может быть, связанное с тяжелой болезнью Марины Нико­лаевны, но роман оборвался в самом начале. Вот по­чему, может быть, Марина и притворяется равнодуш­ной. Зато остальные не спускают с нее, Нины, глаз. Григорий Алексеевич Марков попытался подойти к ней, но Шурочка Муратова тут же уцепилась за него. Горностаев улыбается. Вера явно рассержена ее успехом. А вот Андрей… его нет, он, наверно, вышел на террасу…

Андрей действительно давно уже скрылся на террасе и сел в то кресло, которое облюбовал еще в на­чале вечера. Отсюда было хорошо видно танцующих, тогда как его неосвещенное лицо лишь слабо видне­лось во мраке, и он надеялся, что на нем ничего нельзя прочитать. Он с удивлением думал о том, что ревнует Нину. Он не хотел, чтобы среди гостей на­шелся какой-нибудь духовидец, который разобрался бы в том, что происходит у него в душе.

Так он сидел, углубившись в свои мысли, и испы­тывал огорчение оттого, что Нина даже не замечает его отсутствия. И, услышав шуршание шелкового платья, обрадовано повернул голову… Увы, это была не она. Из комнаты на террасу вышла Чередниченко с двумя бокалами в руке и остановилась, вглядываясь в темноту уставшими от яркого света глазами.

— Вот вы где, злой критик! — с удовлетворением сказала она, разглядев Орленова. Шелк прошуршал по шелку — она села в кресло рядом с ним. — А я смотрю и не вижу именинника. Спрашиваю у Нины Сергеевны, куда он исчез, она отвечает: «Думает!» — и продолжает танцевать. Тогда я решаю, что о нем необходимо позаботиться, и отправляюсь на поиски. Держите! Угадала я ваши желания? — она подала бокал и требовательно сказала:

—Чокнемся! За ваши успехи!

— Что это за зелье?

— Коктейль, изготовленный Оричем по собствен­ному его рецепту. Слил из всех бутылок остатки и по­жертвовал некоторой дозой для вас, когда я сказала, что хочу выполнить ваше желание. Часто вам этого хочется? Я должна знать, чтобы всегда угадывать…

— Нет.

— А сейчас?

— Пожалуй, — он лениво потянул питье. Чередниченко пила маленькими глотками, с оста­новками, словно наслаждалась немыслимым вкусом зелья из водки, десертных вин и местного кислого. Трудно было сказать, чего больше в этой смеси. Пить было противно, но он все-таки осилил бокал.

— Дайте и ваш, я отнесу, — сказал он.

— Зачем? Пусть стоят на полу. Хозяйка найдет их утром, если кто-нибудь не раздавит, — равнодушно сказала она. (Он услышал звон хрусталя, когда она поставила оба таких дорогих для Нины бокала прямо на пол.) — Теперь скажите мне, зачем вы спросили сороконожку, с какой ноги она начинает ходьбу? Вы знаете, я остановилась на месте и не могу сдви­нуться…

Андрей был доволен тем, что хоть кто-нибудь вспо­мнил о его существовании на свете, и внимательно прислушался. В голосе Чередниченко ясно слышалась грусть. Вот тебе раз! Что он сказал, чтобы она так огорчилась?

— Ах, вы уже не помните? А мое кольцо? С бриль­янтом? Оно же сломано! Знаете песню? — И неожи­данно пропела тихим, щемящим от тоски голосом:

Потеряла я колечко, Потеряла я любовь, Я по этому колечку Буду плакать день и ночь…

Странно, ему послышались слезы в ее голосе.

— Что вас, собственно, беспокоит, Марина Нико­лаевна?

— Я не беспокоюсь, а тоскую! — сердито сказала она. — Вы знаете, что такое тоска?

— Кажется, да.

— Ничего вы не знаете! Тоска — это сон с откры­тыми глазами! А можно ли спать, когда надо рабо­тать? Из-за ваших же рассуждений я потеряла всякий аппетит к работе. Не могу же я продолжать, пони­мая, что никакого практического результата мне не увидеть.

— А диссертация?

— Ну, знаете! — с возмущением сказала она.— Диссертация только ради получения степени меня не занимает. Я как-то читала, что в нашей стране имеется больше двух тысяч научных учреждений, ко­торые занимаются разными важными проблемами. Конечно, можно считать, что вопрос, которым зани­маюсь я, не так уж важен рядом, например, с пробле­мой практического применения атомной энергии. Но ведь я выбрала свою тему! Для меня-то она очень важна! А теперь подумайте о том, что я считала ее чрезвычайно важной и для народного хозяйства…

— А она и осталась важной!

Его занимала ее горячность. Какие там слезы! Ему просто показалось, Чередниченко готова выцара­пать ему глаза за вмешательство! А он-то думал, что ее надо утешать. Не утешать, а за руки схватить впору, вот-вот бросится!

— Чем вы сейчас заняты?

Она несколько опешила от делового вопроса и тона, которым он был задан, и с недоверием взглянула на него. Привыкнув к темноте, он с удоволь­ствием рассматривал ее сердитые глаза, тем более что она-то его лица еще не могла рассмотреть.