Электрический остров
Шрифт:
— Да, мы с женой посидели в саду перед началом защиты.
— Скажите просто, собирались с силами! — Улыбышев засмеялся.
И Андрей был вынужден согласиться с ним, подумав в то же время, что профессор оказался совсем не таким уж страшным противником, как обещали все. Правда, он не блеснул сегодня ни парадоксами, ни юмором, которыми обычно отличались его выступления, может быть потому, что щадил самолюбие Орленова и сам крайне заинтересован в благополучном исходе его работы. Андрей слышал, что Улыбышев работает над созданием электрического трактора, а для этой машины как раз и может понадобиться прибор Орленова.
— Наша столовая
Интересно, как он заговорит, когда окончательно опьянеет?
Но Нине все сегодня доставляло удовольствие. Она приколола ветку к своему синему костюму. Ее сияющие глаза отыскали мужа. Пусть он не сердится на то, что их временно разлучили, ее взгляд будет постоянно с ним.
Муж поторопился успокоить ее: ну, конечно, конечно, пусть она будет вполне счастлива.
— Ну-с, что теперь поют молодые ученые? — спросил Улыбышев, обращаясь к аспирантам, теснившимся на одном конце стола. — В наши дни «Гаудеамус» уже не пели. Мы больше налегали на простую водку и на русские песни. «Во субботу, день ненастный…»,— вдруг протянул он приятным грудным голосом и непринужденно засмеялся. — А водка, я вижу, в почете и у вас? — он поднял рюмку и потянулся к Орленову. — Ну, Андрей Игнатьевич, позвольте еще раз от души поздравить нас!
На дальнем конце стола подхватили песню. Орленов, притихнув, задумчиво вслушивался, как высокие голоса женщин и низкие мужские грустно выводили:
Прощай, девки, прощай, бабы, Угоняют нас от вас! Угоняют нас от вас! За те горы, за те дальни, На погибельный Кавказ! На погибельный Кавказ…Там, среди молодежи, умельцы успели выпить и по второй, и по третьей, и теперь одна песня сменялась другой: аспиранты, как и студенты, любили петь. Прозвучали уже и лирическая песенка о парне, который никак не распрощается с милой девушкой, и студенческий вальс, когда Орич вдруг закричал:
— «Рекламу»! «Рекламу»!
Аспиранты знали, что Андрей не любит эту неизвестно кем и когда придуманную чепуху, составленную из объявлений, которые каждый видит на улице. Но Орич уже затянул во все горло:
Удобно, выгодно, надежно В сберка… в сберкассе денежки хранить Их взять всегда оттуда можно и три процен… и три процента получить!— Вот это уже не просто русская песня, а чисто городская! — засмеялся Улыбышев.
— Советская мещанская — проворчал Орленов и сам смутился оттого, что это прозвучало грубо. И кого он смеет подозревать в мещанстве?
Впрочем, как всегда бывает на таких торжествах, за столом сидели не только ученые или те, кто стремился к этому званию. Тут были и такие, кто, став аспирантами, совсем не торопились к самостоятельности. За примером ходить было недалеко: Орич, когда-то подававший надежды, постепенно превращался в привычного тамаду на разных пирушках. Однако обижать собственных гостей не следовало. Вон и Улыбышев особенно внимательно взглянул на Андрея и сказал:
— Не будьте таким алым. Каждый веселится как умеет. Конечно, не все они станут гениями, но молодежь хороша уже тем, что молода!
Он был прав, среди аспирантов были и такие, которые прямо со школьной скамьи пересели на институтскую, а потом сразу стали кандидатами в ученые. Самому старшему из них было всего двадцать два года! Что они знали и умели в жизни, что видели в ней?
Откуда у них наблюдения, которые могли бы объединить науку с практикой?
Орленов, которому давно исполнилось тридцать, мог бы много сказать о недостатках, присущих молодости, но Улыбышев уже отвернулся к Нине, уговаривая ее выпить. Вот она взглянула на профессора заблестевшими глазами и поднесла рюмку к губам. Орленов укоризненно покачал головой и предупредил:
— Смотри, с непривычки тебе будет плохо.
— Но я хочу попробовать! — капризно сказала Нина и чокнулась с Улыбышевым.
Теперь уже не один Орич, а весь хор продолжал нелепую песню:
В горящий примус вы не наливайте Бензин… бензин, а также керосин! И о пожаре сообщайте По телефо… по телефону ноль один…Орленов заметил, как раскраснелось лицо Нины. Она слушала профессора, низко склонив голову. Андрей неловко повернулся к Вере Велигиной, сидевшей рядом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он следит за женой. Однако Велигина, судя по ее насмешливой реплике, думала именно так.
— В лучах славы твоя жена еще красивее, — сказала она.
— О чьей славе ты говоришь?
— Конечно, не о твоей,— Вера пожала плечами.— Твоя слава еще маленькая!
«Ну вот, и эта уже заметила, что Нина занята только Улыбышевым!»— с неудовольствием подумал Андрей и подосадовал на шум, на несмолкавший хор. На дальнем конце стола теперь пели песню-пародию «Писатель русский знаменитый». Орленов закурил и, хотя не смотрел больше в сторону жены, невольно ловил обрывки разговора.
— Нет, я не люблю женщин в науке, — сказал Улыбышев. — Многие студентки идут в аспирантуру только для того, чтобы выгоднее выйти замуж. А потом они чаще всего бросают науку.
— А я замужем и тем не менее осталась в аспирантуре,— задорно сказала Нина.
— Кем же вы будете по окончании?
— Скромным экономистом. Надену синие чулки и темные очки и стану изучать, что дают ваши изобретения народному хозяйству. Тогда берегитесь меня!
Да, в лучах славы она действительно стала еще красивее! У нее было неправильное лицо, скулы выдавались, напоминая о наличии монгольской крови; глаза, большие, темные, прорезаны чуть наискось; кожа, тонкая и смуглая, казалось, всё время играла румянцем, и если бы разбирать ее всю вот так, по отдельным черточкам, то в каждой можно было найти какую-то неправильность. И в то же время сочетание всех этих в сущности неправильных черточек создавало такой необычный рисунок, что редкий человек не улыбался, увидев Нину.