Элемента.М
Шрифт:
Гудрун была слишком занята перемещениями внутри себя, чтобы обратить внимание как голова Ирмы беспомощно упала на подушку. Она снова материализовалась и попыталась её разбудить, но на эти усилия откликнулась только новорождённая девочка. Она запыхтела, скривила ротик и неожиданно громко заплакала. Гудрун прижала её к себе и так распереживалась, что совсем забыла, что они были не одни. Занавеска резко отдёрнулась, Гудрун вздрогнула, но исчезнуть не успела. К счастью, это был Стас. Конечно, он узнал Гудрун, но, едва кивнув, бросился к жене.
– Господи, Ирма! – он легонько похлопал её по щекам, приложил руку к шее, пытаясь нащупать слабый пульс. Судя по облегчению на его лице, ему это удалось.
– Она уже третий раз
Он устало сел на кровать рядом с бесчувственной женой. Но она не очнулась.
– Ты скажешь мне как её зовут? – он попытался улыбнуться, глядя на дочь.
Гудрун даже не заметила, когда малышка замолчала.
– Конечно! Её зовут Сара.
Словно услышав своё имя, девочка попыталась открыть опухшие глазки, у неё это получилось наполовину и одним ярко-голубым глазом она с любопытством посмотрела на Гудрун. Гудрун невольно ей улыбнулась, а Стас заплакал. Горько, безутешно, почти навзрыд. Так плачут только мужчины, переживая действительно сильное горе.
– Хорошо…хорошо, что она была без сознания, - сказал он с трудом, - Пойдём, ты же Ангел, ты должна это видеть.
И совершенно не заботясь о том, что девушка в странной белой одежде могла вызвать много вопросов у остальных жильцов, он повёл её в помещение, очень напоминающее кухню в коммунальной квартире.
В углу стоял ящик, из которого он достал свёрток, положил его на стол, откинул край цветной тряпки, в которую он был завернут и отвернулся. Гудрун вздрогнула и малышка в её руках тоже, испугавшись этого невольного движения Гудрун, но не заплакала. В тряпке лежал синий сморщенный мёртвый младенец, подтянув к голове ножки, словно он все ещё в утробе матери. Тёмные длинные волосики на его голове слиплись, крошечные пальчики были зажаты в кулачки.
– Таки она опять без сознания, - сказала, входя уже знакомая Гудрун пожилая женщина, все так же шаркая ногами по полу, тяжело переставляя искалеченные артритом и неестественно вывернутые ноги. Она казалось, совершенно не заметила Гудрун застывшую по середине кухни с малышкой на руках, накрыла тряпкой и спрятала мёртвого младенца в ящик, словно случайно забытую кем-то на столе вещь, и сказала спине Стаса:
– Таки придётся найти для пани молока, иначе не выкарабкается.
Стас стоял лицом к окну, скрестив на груди руки и не шевелился.
– Пане таки слышал меня? – спросила его женщина.
– Да, да, Хана Захарьева. Я понял, - не поворачиваясь тихо ответил он.
– Зерахьевна, - поправила его старушка и, покачав головой, вышла.
– Мальчик родился первым, - все так же не поворачиваясь, сказал Стас, - Он даже сделал первый вздох и заплакал. Я слышал, он плакал. Но здесь повсюду плачут новорождённые дети. Вот опять!
Он ненадолго замолчал, прислушался и, наконец, повернулся.
– Я ведь не сошёл с ума?
Гудрун прислушалась. Да, где-то в другом конце коридора действительно плакал ребёнок.
– Я тоже слышу, - сказала она и внимательно посмотрела на его серое лицо. Он казался ей лет на десять старше своих девятнадцати лет.
– Надеюсь, теперь она позволит забрать себя из этого ужасного места, - совершенно без выражения продолжил он, - Когда он родился, она потеряла сознание. Эта Хана Захарьевна или Зерахьевна, - он скривился, словно, ему ненавистно было даже её имя, - единственная акушерка, которую здесь удалось найти, но она совсем не выходит, поэтому всех рожениц приводят к ней. И она берет деньги и за постой, и за роды, и за уход. Она сказала, что возьмёт с меня в двойном размере, потому что первоначально названная сумма подразумевалась за одного малыша, а она приняла «таки» двух. Но потом мальчик умер, и мы решили не говорить об этом Ирме, потому что, когда начались новые потуги и родилась девочка, она даже не поняла, что это второй
Гудрун послушно поплелась за ним. Он склонился над женой, погладил её по щеке, и поправил выбившуюся прядь волос ей за ухо. Где-то совсем близко, видимо, за стеной, снова заплакал ребёнок. Тёплый комочек в руках Гудрун завошкался и тоже захныкал, изо всех сил крутя головой, видимо проголодавшись. Теперь Гудрун поняла, почему эта девочка такая маленькая. Их должно было быть двое. Она передала её отцу, и он аккуратно прислонил к себе светленькую головёнку, прижавшись губами к мягкому светлому пушку на затылке, торчавшему из сбившейся набок пелёнки. На звук её голоса Ирма пришла в себя и увидев их всех вместе, улыбнулась. Стас положил кряхтящую малышку ей на грудь и ещё немного похрюкав, она затихла.
На руке у Гудрун настойчиво запищал браслет.
– Я должна идти, - сказала она, - Но теперь у меня есть возможность вас навещать, - сказала она, глядя на малышку, - Берегите нашу Сару!
И она растаяла, словно её здесь никогда и не было.
В тот момент она ещё не знала, что свидеться им больше в этой жизни так и не придётся. Оба хрустальных шара в её карманах окажутся пусты. И на обоих будут висеть так и не приклеенные Метки.
Даже за одно из совершенных ей преступлений полагалась смертная казнь, а она совершила целых три. Она потеряла Душу, она не приклеила Метку и её видели люди. Один человек, который, впрочем, не поднял крик и не обратил на неё вообще никакого внимания. Но эта старая еврейка почему-то сразу стала подозреваться в воровстве Души, и то, что она ещё и видела Долорес воочию стало отягчающим обстоятельством. Дора -Гудрун была со всеми обвинениями согласна полностью Непростительная халатность с её стороны – забыть про Метку. Преступная легкомысленность – быть обнаруженной человеком. Но как могла исчезнуть Душа, она понятия не имела. Кстати, записка с именами, которые Гудрун так и не посмотрела тоже пропала. Но записку можно было и выронить, это всего лишь бумажка, а вот потерять Душу из хрустального шара - таких прецедентов не было.
Она не просила адвоката, но всё же он у неё был. Пожилой дядька, с золотистой сединой в волосах, которая бывает только у стареющих керов, он говорил тихо, складно и немногословно, строго по существу. Производить впечатление в зале суда было не на кого - ни зрителей, ни присяжных - но тем не менее его речь сильно повлияла на приговор. Вместо казни, Долорес приговорили к заключению. Вместо пожизненного заключения ей отмерили срок до возвращения утерянной Души, а значит, максимум, 120 лет. И ей разрешено было одно посещение один раз в год, на котором даже разрешалось говорить.
С момента назначения приговора до дня, когда зацвело Дерево прошло 74 года.
Глава 20. Гибрид
Ева очень рада была, наконец, оказаться дома. Странно, что последний раз ей показалось здесь так неуютно. Все было идеально, так, как она оставила, уезжая в тот памятный для нее день. Только на диване лежало не распакованное новое платье.
Дэну позвонили. Он вышел в кухню, приложив к уху трубку, и Ева не прислушивалась о чём он говорил. Она видела, как он, сосредоточившись на разговоре, машинально открывает и закрывает дверцы шкафов и холодильника. Да, с едой в этом доме точно был напряг! Ева даже не стала пока переодеваться, подумав, что надо бы сходить что-нибудь купить. Честно говоря, попав в свою привычную среду, она не знала, как себя вести. В больнице она была всего лишь пациенткой, к тому же больной и немощной и это многое оправдывало, но сейчас именно она была хозяйкой. И она не знала, что предложить этому дорогому ее сердцу гостю, который к тому же так любил поесть.