Элевсинские мистерии
Шрифт:
Гипту, кормилицу Вакха, кричащую "эйа", я кличу,
Силой благую пестунью зову Диониса — тебя, Левкотея!
Примирите титанов!204
У подножия трона, прямо перед ступенями, верховный жрец видит лежащего на смертном одре второго Близнеца. Юноша и отрок подходят к нему, становятся рядом; старец благословляет мертвого тирсом — жезлом с шишкой пинии — и произносит:
Юный сей воин, павший в бою достославном,
Жезла целебного слово теперь да приимет:
Пэан святочтимый, Вещатель грядущего
Чистых
Вели посвященному встать! Иэ пэаон, иэ пэаонр205
После короткой паузы он продолжает:
Гефест! Укрепи эту форму!
Теплом животворным
Согрей эту плоть!
Кузнец возлагает правую руку на живот юноши. Иеро-фант касается тирсом его лба и приказывает: "Восстань!" Мертвый поднимается. Верховный жрец вопрошает: "Где меч?" Гермес подает меч и просит: "Пусть меч станет здесь оралом!" Гефест сгибает меч в орало, передает верховному жрецу, а тот — пробужденному юноше. Процессия покидает Телестерион и вновь поворачивает к первому двору. Гермес с двумя факелами шагает впереди. За ним следуют Близнецы, далее Гера и Афина, эскортирующие "новую Афродиту", затем друг за другом Дионисий-ская Троица. Кузнец с волками и "мертвыми", а также Гипта и И но остаются во внутреннем дворе.
В междворье на каменистом холме ожидают Арес и Геката, снова надевшая свою трехкиверную шапку. Гермес светит факелами так, что их видят все мисты. Евбу-лей поет:
Я придорожную славлю Гекату пустых перекрестков,
Буйную славлю царицу ночную со свитой собачьей!
Горных жилица высот, о Персея, ты лад душам мистов даруешь,
Персефонее благой ты близка, умоляю,
Внемли же с охотой словам благодарности нашей!206
Во внешнем дворе божественная группа под радостные клики сатиров направляется к пещере Деметры высоко на холме. Мисты остаются внизу, на Священной дороге. Сатиры шлепают их кожаными хлопушками, шумят и веселятся. Тем, кто создает толкотню, достается больше шлепков, но от этого у них лишь прибывает сил.
У пещеры сидит Деметра, теперь уже в белом. Перед нею ведут хоровод три Горы в пестрых одеждах. Гермес внизу запирает наружные ворота. Богиня в золотом шлеме поднимается на камень возле скального обрыва, откуда она может следить за происходящим. Гера становится рядом с Деметрой, отрок доверчиво подходит к старушке. Иерофант поворачивается лицом ко двору, теперь он — ее жрец. Близнецы и девушка, лицом к Део, преклоняют колени перед иерофантом и поют:
Вы, о Плутон и Део, ключами владеете оба!
Смертному роду даришь, всецарица Део, урожаи в богатые годы.
Треть мирозданья удел твой, Плутон, — земля, вседарящая почва!
О Евбулей! Ты прекрасное чадо священной Деметры
В жены похитил, схватив на лугу, и понес через море
Вдаль на четверке коней прямо в Аттику, в край Элевсинский:
Есть там пещера — врата ее путь открывают к Аиду.
О вседержители мощные, мистам даруйте сокровища ваши,
Матерь Део и ты, возвышающий отче, Плутон благосклонный!207
Во время песнопения он поднимает жезл, увенчанный золотым диском, над головою Геры, так что ее рогатый головной убор мнится лунным серпом, в котором покоится солнце. Гера поет, сатиры подыгрывают на флейтах:
С рожками бычьими Месяц, бродящий в ночи небожитель!
В факелах шествий ночных, о Луна, благозвездная дева,
То ты полнеешь, то'таешь, и женщина ты, и мужчина,
О конелюбица, о плодоносная, матерь ты году.
Мистов душой укрепи, память у них пробуди об обряде
Благосвященном, богиня, забывчивость прочь отгоняя!208
Двойной знак по возможности должен быть виден, пока не появится солнце.
Конец Четвертой оргии.
В преддверье жрица Гекаты подает каждому мисту руку, предупреждая: "Молчи!"
Конец ночного празднества.
Когда перед заходом солнца процессия достигала жертвенника Триптолема и жрецы вместе с изображением Maicxa исчезали за воротами святилища, мистам требовалось время, чтобы освежиться и приготовиться к долгому ночному празднеству. Поэтому танцы нереид между колодцем и храмом Артемиды вкупе с последующим жертвоприношением хлебов начинались, видимо, приблизительно через час после захода солнца. Празднество на площади возле стены, в котором косвенно принимали участие все элевсинцы, в том числе и не бывшие мистами этого года, занимало часа два. Затем следовало чтение устава, между внешними и внутренними воротами. Таким образом, проходило примерно три часа ночного времени. Последнее очищение, которое под вторыми воротами получал каждый, а стало быть, оно повторялось раз пятьсот, тоже занимало целый час. Значит, к началу Первой оргии было уже 22 часа, а то и больше. Если отвести на каждую из оргий максимум час, на промежуточную оргию — полчаса, а на переходы — самое малое десять минут, то во время Второй оргии наступала полночь. Реконструированный нами текст требует меньше времени, но он минимален.
Апулей называет кульминацией мистерий Исиды в императорском Риме полночное солнце в сияющем блеске209. Если Элевсинии имели аналогичную структуру — а нам кажется, так оно и было, — то этот созерцательный образ открывался в Третьей оргии. При малом числе мистов, которые принимали элевсинские посвящения вплоть до VII века, два полуночных часа — от 0 до 2, — возможно, отводились для Третьей оргии как сокровеннейшей части мистерий. В римскую эпоху при тысяче и более участников Третья оргия, скорее всего, занимала следующие два часа — от 2 до 4 утра. Конец Четвертой оргии выводил торжественную процессию к древней пещере за храмом Плутона. Если отвести на это еще полчаса, то не позднее пяти утра участники снова были на площади у колодца, еще под звездами, с глубоким чувством созерцая Утреннюю звезду, Венеру.
С восходом солнца — в сентябре-октябре между 6 и 7 утра — мисты поодиночке или группами уже шагали домой в Афины, куда и добирались к полудню. Там праздник продолжения не получал. Вместе с подготовкой афинянин тратил на мистерии неполных 24 часа, а с обратной дорогой — более суток без сна. Молодым людям это не составляло труда, а мисты в большинстве и были молоды — от девятнадцати до двадцати пяти лет. Люди пожилые, состоятельные, миновав Рэты, пользовались колесницами и повозками. На мосту через ближний к городу Кефисс каждому дозволялось крикнуть "священным мистам" любую брань и скабрезность. Ответом было молчание.