Эльфийский Камень Сна
Шрифт:
— Вы въедете через малые ворота, — окликнули их со стены, — щиты за спину, Донал, сын Гелвена.
То был лишь здравый смысл — в такой час, когда тьма хоронилась за их спинами.
— Делайте, что они просят, — сказал Донал и переместил щит за спину, потом пнул коленями лошадь и направился к малым воротам, которые уже отворялись, обнаруживая за собой свет факелов.
Он миновал арку и въехал в гущу мальчиков, спешивших забрать у него лошадь — совсем так же, как в Кер Велле. Он спешился и огляделся, не упустив из вида людей, стоявших у ворот, — то были лучники на случай нужды. Во двор въехал
— Мой господин примет тебя, — подошел к Доналу седой мужчина с золотой цепью на шее, сверкавшей в свете факелов, — она выглядела слишком дорогой для столь захудалого замка.
Повсюду было дерево. «Этот замок не создан для войны», — говорил Киран: слишком много дерева, приваленного грудой камней, словно пастушья хижина, превращенная в крепость, словно какой-то великан свалил сотню таких хижин вместе: отдельно стена, отдельно башня, второй этаж из дерева и случайных камней, и на крыше бревна топорщились во все стороны. Ступени вели к дверям; скрипели они и гремели под их тяжелой поступью — и так они вошли в продымленный деревянный зал с длинным столом посередине, в очаге полыхало пламя, горели факелы, и тени плясали по стенам. В огромном резном кресле восседал человек, окруженный челядью.
«Донкад», — подумал Донал, ощутив неприязнь к этому месту, к тому, что хозяин его восседал как какой-то мелкий король, когда его собственный господин спустился бы во двор, чтобы встретить гостя, или, по крайней мере, поднялся бы ему навстречу.
— Донал сын Гелвена, — промолвил Донкад, — он ничем не был похож на своего брата. Он был худ и сед, как волк, Киран же был светел, как золото. Сводными братьями были они. — Мой брат имеет что сказать мне?
— Господин, он прислал тебе кольцо, — Донал снял кольцо с руки — и легко оно соскользнуло, Киран же носил его на мизинце. Он протянул его, и Донкад подставил свою ладонь.
— Да, — сказал Донкад, — я подарил его ему.
— Мой господин послал его как верительный знак, — он взглянул Донкаду в глаза, и вдруг потерял нить своих мыслей — все спуталось у него в голове. «Я не могу, — подумал он, — мне не справиться с этим».
— И с каким пожеланием?
— Мира, — ответил Донал. — Мира и прочих вещей… Он сказал… — в голове все поплыло; в отчаянии он собрался с силами. — Господин, слово его в том, что он желает тебе мира. И это главное. Он говорит, что молчание не приносит добра никому. Он говорил со мной… — «о боги, как это трудно. Он ненавидит нашего господина». — Я близок к нему. Я знаю его сердце. Он часто вспоминает Донн, он думал о нем все эти юды, и он хочет видеть тебя. «Ступай к нему, — сказал он мне, — и ответь ему на все, что он захочет узнать, и привези мне вести от него, а может…»
— А может?
Стыд жаром залил лицо Донала. Слово запуталось у него на языке в этом враждебном зале:
— И прощение.
Последовало долгое молчание. Донкад посмотрел на него, потом перевел взгляд на кольцо и снова поднял голову, и взгляд его смягчился.
— Непривычно слышать такое от моего брата.
— Это его слова, господин.
— Я ждал много лет, — промолвил Донкад и поджал губы.
— Да, господин, — откликнулся Донал, — такая краткость казалась ему безопасной.
— Вести. Так брат мой хочет вестей? Ну что ж. Ты проделал долгий и опасный путь, и я склонен выслушать. Я давно ждал от него гонца, и завтра ты расскажешь мне, что у него на уме. А пока — а пока тебя ждут отдых и пища и остальное, в чем есть у тебя нужда, — он подозвал человека, стоявшего рядом. — Геннон, проследи за этим.
— Господин, благодарю тебя, — промолвил Донал.
— Завтра мы поговорим подольше, — сказал Донкад, — а пока и я подумаю, и ты. Ступай с Генноном.
Донал раскланялся, и сопровождающие сделали то же, и все последовали за худым мужчиной в богатой одежде, который вывел их из зала.
«Мой господин, — подумал Донал, — пригласил бы к столу прямо в зале, он был бы открыт и радушен». Но он отогнал злые мысли. То был другой замок, другие обычаи, другой и более суровый господин. Он ощущал себя юнцом рядом с этим человеком, неопытным и доверчивым юнцом. Он чувствовал на спине взгляды Бока и остальных, ждущих, чтобы он защитил честь Кер Велла в глазах этого волколикого господина, занимавшего почетное место на королевских советах в Дун-на-Хейвине. Пажи окружили их за дверями зала.
— Я провожу тебя в твою комнату, — сказал Геннон, — а мальчики накормят и устроят твоих людей.
— Я хочу быть вместе с ними, — возразил Донал, но Геннон непререкаемо подхватил его под руку и увлек за собой.
— Мы не хотим, чтобы ты жаловался в Кер Велле, что мы плохо принимали тебя, господин Донал; я не хочу, чтобы ты так отзывался о моем господине. Идем, идем, и люди твои будут прекрасно устроены: вдоволь эля, а может и остатки барашка, который был у нас на обед. Что же до тебя, то будет вино и барашек и пара кусков славного окорока. Я сам поговорю с кухаркой. Принесут и горячей воды, а пуховая перина, думаю, будет лучше седла. Значит, ты ехал без остановок?
— Въехав в ваши земли, мы сочли за лучшее самим доложить о себе.
— Разумно, да; пастухи выпускают собак по ночам нa холмы, так, на всякий случай. Эй, паж, ты куда? Ступай-ка впереди со светом — откроешь нам западный покой.
Он стал «господином» Доналом. Посланный Донкадом человек говорил с ним учтиво и, проводив в комнату с бревенчатыми стенами, украшенными резным орнаментом, послал пажа с распоряжениями растопить очаг, принести воду и предоставить слуг. И Донкад в его глазах превратился в саму щедрость сверх всяких ожиданий. Донал был ошеломлен этим и напуган.
«В какой части этого великого замка я нахожусь? — думал он. — И где Бок и другие среди этих лабиринтов?» Он вздрогнул, тревожно глядя вслед Геннону, когда тот вышел, пообещав ему еду и вино, — стайка слуг разжигала огонь, взбивала мягкую перину и грела воду ему для мытья. Доналу было страшно. Он не знал, в чем дело, но страх витал в воздухе, струился из стен, рождался из гнетущей тишины, в которой прислуга занималась своими делами, и каждый звук казался слишком громким. Он вспомнил берег Лиэслина, тишину ущельев, жуткую неподвижность скал.