Эльге, до востребования
Шрифт:
Но вот опять незадача. Брак с иностранкой! Нужны еще бумажки, разрешение посольства и прочее, никто в загсе не хочет связываться, проще отказать – не положено, и все.
И тогда они решили рвануть в Подмосковье, в Царицыно, где уже работал старший брат моей иностранной в те годы прабабушки. Там законы соблюдались кое-как. Местный писарь их и вовсе не знал, да и подзабыл, что Латвия уже не Российская империя, в пригороде все оставалось постарому. Поженим, – сказал писарь-старичок.
И вот уже решающая минута. Сейчас их объявят мужем и женой, но вредный старичок по старинке сообщил, что ей присваивается фамилия мужа. Мама сразу возмутилась: «Никогда!» Служка предложил наоборот. Папа тоже уперся: «Не будет он носить фамилию жены». Служка не выдержал
На улице мама разрыдалась, а папу осенила очередная гениальная идея. Двойная фамилия, двойная! И побежали обратно, пока ЗАГС не закрылся. Час они уговаривали старичка зарегистрировать их отношения, тот сомневался, но настойчивость брачующихся победила. Удалось убедить его в своих чувствах. А, может, они тогда и сами поверили? А может, это просто семейная легенда? Или они скрывали свои слишком громкие чувства от всех. Через неделю после свадьбы молодая жена блистательно сдала экзамены в университет. Она была счастлива, ей повезло, позже именами ее учителей назвали улицы в Москве.
***
В тот день чай с мятой пили на веранде. Папа затеял разговор о новых переводах Стендаля. Тетки были против переводов, мол, искажает подлинник. Алек, быстро съев пирог, куда-то сбежал. А она сидела молча. Родители и тетя Мина ушли в сад, громко, чтобы все слышали, как они заняты собой, обсуждая сорта яблок. Только бабушка Валерия, Генриетта, осталась спокойно дремать в кресле. Эльга видела, как старшие поглядывают на них. Но она молча пила чай, как и Он. И он слова не сказал.
Вечером Вульфсоны засобирались в Москву. Их уговаривали остаться, мол, все поместятся, да вдруг последнюю электричку отменят, но они все же решили ехать.
Папа пошел провожать, не предложив ей сопровождать его. Долго прощались у калитки, она улучила мгновение, взяла Валерия за руку и тихотихо сказала:
– Я буду писать, адрес пришли. Мы в августе из Митавы вернемся.
И я тебе сразу напишу.
Он пожал ей руку. Никто не заметил, и потому она не стала отнимать руки. А потом все стали целоваться на прощание, началась суматоха, уже опаздывали на электричку, надо было почти бежать.
***
Ей казалось, что потом она скучала на даче. На самом деле ей было не просто тоскливо, ей было больно и обидно. Она не поняла, что же она сделала не так, чтобы Валерий, намекнув на чувства, тут же отвернулся от нее. Она и мечтать не могла о его ухаживаниях. Но он сам предложил ему писать. Это же не просто так. А потом замолчал.
И не так уж ей скучно было на даче. Много лет спустя его двоюродный брат вспоминал: «Валерий Вульфсон-Дамье – мой двоюродный брат по отцовской линии. С ним мы познакомились в один из предвоенных годов в Переделкино (Моск. обл.), где проводили летний отдых наша бабушка Генриетта с внуками Валериями. Мой двоюродный брат был сыном замечательных родителей – героя-полярника Вульфсона, трагически погибшего на острове Врангеля и ассистентки знаменитого профессора Плетнева Мины Григорьевны Дамье (родной сестры моего отца). Валерий Вульфсон-Дамье во время нашего с ним знакомства был московским школьником средних классов. Он отличался смышленостью и добродушным, покладистым характером. Лето в Переделкино запомнилось мне приятным общением с бабушкой и братом, редкими патефонными пластинками с записями арий и романсов в исполнении замечательного бельканто Яна Кипура, освоением езды на велосипеде, принадлежавшем моему брату… и несносным ежедневным (дважды в день) приемом свежего коровьего молока (в качестве чудодейственного лекарства от всех болезней)… Позже мы с моим братом возобновили нашу дружбу. Бабушка Генриетта настолько плотно опекала моего тёзку, что он часто разводил руками и бормотал: «Лас мих ин руй!» (оставь меня в покое!) Надо пояснить, что они в основном разговаривали по-немецки (так
А на самом деле неделя выдалась скучной. Альке купили велосипед, и он пропадал с утра до ночи на улице. Письма из Ленинграда не приходили, понятно, там же вступительные испытания. Папа не приезжал, их министерство работало и в воскресенье. Оставалось только читать книжки. Эльза и Лейба, на которых оставили детей, радовались. Все они говорили, рано или поздно Эля будет интеллектуалкой. Вот Стендаля читает.
А ей не нравились эти зануды Фабрицио и Сорель, невыносимые они, только себя и любят.
Заточение закончилось 18 июня. Пора было в Москву, собираться в Митаву, через три дня отъезд – впервые заграницу.
Романтические бредни, как называла мама французские романы, сделали свое дело, и ей мечталось, что в Митаве ей встретится тот, кто увидит в ней ангела, так папа обещал, оценит ее, и она отзовется на его чувства, а тот еще будет жалеть об упущенном шансе.
Главное – узнать свою любовь, и как-то так выступить, чтобы он понял все. Как – она не думала, это потом, на месте и по ситуации, ныне она знает, как себя вести, чтобы не попасть впросак по наивности. Теперь у нее есть опыт влюбленности и разочарования, а это избавляет от глупости и напрасных надежд. Этим летом она стала другой. Ее даже не волновали одноклассники с их детскими разговорами. У нее совсем другая история. Тетки правы, у нее все впереди, и там она будет иной, уверенной и смелой, какой никогда не решалась быть. А папа и не сомневался, что так и будет.
***
Девочке нужен папа, хотя говорят, что мальчишка без отца расти не может. Все не так, все совсем наоборот. Мальчику папа не нужен, ему мама нужна, чтобы любила и баловала, а он добрым, ласковым и щедрым вырос. А девочке – как раз, папа: чтобы восхищался ею, а она гордилась им, и знала, что мужчиной должно гордиться. Папа есть – ты принцесса. А если так, случайно заблудший папа, сам не осознавший, что он отец, то быть тебе неудачницей. Мальчик не хочет быть, как папа, он по закону природы отрицает его. Но хочется, чтобы те, кто смотрят на тебя, девочку, смотрели как папа, с такой же бескорыстной любовью и нежностью. Моей бабушке повезло. Мягкий добрый папа и энергичная резкая мама, хотя это все по рассказам бабушки и известно.
***
Она не спросила у Валерия, кто кому первый напишет. Первой неудобно, будто она навязывается. А ждать томительно. Хорошо, что дел навалилось много. Надо было собираться в Ригу, покупать подарки неизвестным друзьям, хотя мама утверждала, что в Латвии все есть.
Из прошлой поездки мама привезла белье с вышивками, наряды теткам,
изумительной красоты льняные скатерти, топленое масло, янтарную брошку.
И в этот раз московские заказы на нее буквально сыпались, телефон не смолкал. Тетя Мина тоже что-то просила, заодно сообщила, что Валерий прошел медкомиссию и признан годным к учебе. Значит, домой он пишет. Три раза она подходила к ящику, висевшему на входной двери, но там были только газеты для папы и какой-то отчет из академии для мамы. Наверное, подготовка к вступительным испытаниям заняли все его время, объясняла она самой себе. Ну и хорошо, что они завтра уедут. Целый месяц почти за границей.
Наконец, чемоданы собраны, папа еще не пришел с работы. Но через час поезд, потому на двух трамваях они с мамой поехали на Рижский вокзал.
Накануне случилось ЧП – Алька с велосипеда упал, коленку расшиб, тетки подняли крик – срочно в больницу, немедленно прививку от столбняка, вдруг у него сотрясение мозга, какой поезд, ему только лежать, а как его заставить, только морсом поить и вслух читать в очередь. Пришлось ей вместо Альки рюкзак тащить и свой фибровый чемоданчик. Лицо стало красным, волосы прилипли ко лбу, словом, ясно: на вокзале принца лучше не встречать, не узнает. Да там было его и не увидеть.