Эликсир для Жанны д’Арк
Шрифт:
– Эй, дед! – окликнул его из машины Лавров. – Поди-ка сюда!
– Какой я тебе дед?
– Ладно, друг, извини. Опохмеляешься?
Мужик осклабился. Его подбородок зарос седой щетиной, а зубы были желтыми от никотина. Двух передних не хватало, и он шепелявил.
– Мне бы самогону врезать, да в долг не наливают.
– Помочь?
– Чем ты мне поможешь? – заинтересовался алкаш.
– Я женщину одну ищу. Сгоревший дом на обрыве знаешь? Она там работала сторожем.
– Ну? – вытаращился
Роман мысленно прикинул, сколько ему лет. Если на «деда» обиделся, значит, не больше сорока. А выглядит на все семьдесят.
– Где она живет?
– Лидка-то? Тут недалече.
Мужик замолчал и отвернулся в сторону. Мол, задарма больше ни слова не скажет.
– Понял, – усмехнулся Лавров и протянул ему пятьсот рублей. – Покажешь дорогу?
– Отчего не показать? – оживился тот при виде денег. – Мы с ее Мишаней рыбу ловить ходим. На Протву.
– Мишаня это кто? Муж Рюминой?
– Сын, – загоготал мужик. – Дружбан мой.
– Пьете вместе?
– У нас в деревне все пьют.
Он растолковал, куда ехать, и от избытка чувств помахал Лаврову рукой. Пятьсот рублей не каждый день перепадают.
«Туарег» с трудом преодолел заметенный снегом проулок и свернул налево, потом направо. Домик бывшей учительницы ничем не отличался от таких же почернелых деревянных домов вдоль дороги. Старая раскидистая ель у калитки была той приметой, о которой говорил мужик в ушанке.
Лавров вышел из машины и заглянул через забор. Во дворе залаяла собака. Окна в доме покрывали морозные узоры.
– Хозяева! – крикнул он. – Есть кто живой?
Зимой ночь длинна, а день короток. Смеркаться начинает рано. Лавров подумал, что задерживаться в Веселках не стоит. Сегодня ему еще надо успеть сгонять в пансионат, отчитаться перед Туровским о проделанной работе. Время поджимало.
Он просунул руку, откинул ржавый крючок и вошел через калитку. Откуда-то сбоку выскочила, заливаясь лаем, пегая дворняга. Роман цыкнул, и она, поджав хвост, убежала. Он поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучал в дверь.
– Есть кто дома?
Дверь оказалась открытой. В темных сенях пахло картошкой и чем-то кислым. Гость сообразил, что это брага.
В горнице на железной кровати лежала пожилая женщина, укрытая двумя одеялами. При виде Лаврова она испуганно дернулась.
– Вы Лидия Рюмина? – спросил он. – Я к вам от господина Прозорина.
Женщина качнула головой. Похоже, она была глухая. С тех пор как сгорел Терем, прошли годы, много воды утекло.
– Вы меня слышите? – повысил голос Лавров.
Женщина опять качнула головой, моргнула и пошевелила губами.
«Черт! – подумал он. – С глухой тетерей говорить бесполезно. Похоже, она не только оглохла, но и онемела. Где ее сын? Неужели пьяный
Он заглянул в соседнюю комнату, но никого там не нашел. Запах браги пропитал все. Полы в доме давно не мылись, занавески на окнах не стираны, всюду пыль. Видно, мать слегла, а сынок-алкаш только и знает самогон лакать.
Печальный финал жизни сельской учительницы разбередил Лаврову душу. Он бы оставил ей денег на еду и лекарства, но Мишаня наверняка отберет и пропьет.
Вдруг за его спиной кто-то со всей дури гаркнул:
– Руки в гору! Стреляю!
Глава 17
Пансионат «Лель»
Туровский во время спуска с горы упал и подвернул ногу. Врач, который обслуживал отдыхающих, наложил тугую повязку, дал обезболивающее и посоветовал покой.
– Угораздило же меня, – ворчал бизнесмен. – Теперь дня три проваляюсь, а о лыжах придется забыть. По крайней мере на месяц.
Директор компании сочувственно кивал, скрывая радость. Ему надоело торчать в этой гостинице, таскаться с лыжами и выражать притворный восторг. Но он был вынужден потакать прихотям босса.
– Позови мне Орешкина, – потребовал тот.
Директор поспешно исчез за дверью. Ясно, что босс хочет поговорить с Орешкиным наедине. У них какие-то секреты. Интересно, что общего у Туровского с администратором из «Леля»?
С этим вопросом в уме директор отыскал Орешкина и передал тому просьбу босса.
– Борис Евгеньич ждать не любит, – добавил он от себя. – Поторопитесь, милейший.
Орешкину второй раз повторять было не надо. Через пять минут он уже стучался в дверь люкса, который занимал бизнесмен.
– Входи, – недовольно произнес Туровский и жестом отослал охранника. Тот послушно вышел в коридор.
Бориса Евгеньевича сегодня раздражало решительно все. И ноющая лодыжка, и послеобеденная тяжесть в желудке, и жесткий диван, и кислая мина директора. Но особенно его донимали мысли о дочери. Он бы дорого заплатил, чтобы узнать, о чем Катя молится в церкви, и если она ходила на исповедь, то что поведала священнику.
– Ты почему трубку не берешь? – зло спросил он у запыхавшегося администратора.
– Телефон разрядился. Извините.
– Садись, – Туровский кивком головы указал на кресло напротив дивана. – Разговор есть. Видишь, я вышел из строя? Теперь будем встречаться здесь, в моем номере.
– Как скажете. Вы не огорчайтесь. Травма легкая. Пару деньков покоя, и встанете на ноги.
– Надеюсь. Я насчет твоего приятеля спросить хочу. Этот Лавров, он… не подведет?
– Я за него ручаюсь, – холодея, выпалил Орешкин. – Он лучший из всех, кого я знаю.
– Что-то молчит твой «лучший».