Эликсир и камень
Шрифт:
Задолго до того, как день 1 Мая стал священным днем рабочего класса и превратился в традицию международного социалистического движения, он имел особое – и совершенно иное – значение для массовой европейской культуры. В средневековой Англии, а также в других странах 1 мая был праздником изобилия, когда отмечался приход весны, наступление нового года и возвращение плодородия земли. Вспашка земли воспринималась как сексуальное действо, как форма языческой сексуальной магии. Поэтому для крестьян того времени 1 мая был Днем сексуальной свободы, днем необузданных оргий. Традиционное «майское дерево» приобретало откровенно фаллический смысл. Избранная «королева Мая» являлась почти не прикрытым воплощением богини-матери, поклонение которой было характерно для приверженцев черной магии и других дохристианских религий. Вместе с другими девушками деревни она направлялась в ближайший лес, где их ждал «Робин из Зеленого леса» со своими «славными товарищами» – а если точнее, то местный парень или землевладелец,
По словам несколько шокированного комментатора елизаветинской эпохи, «молодые люди и девушки, зрелые мужчины и женщины всю ночь бродили по лесам, рощам, холмам и горам, предаваясь удовольствиям» [61] . Тот же самый комментатор с негодованием восклицает: «До меня доходили достойные доверия рассказы о том, что… сорок или даже сто девушек ночью отправлялись в лес, и только третья часть возвращалась домой неоскверненными» [62] .
61
Frazer, The Golden Bough, стр. 162.
62
Там же.
Древний языческий бог плодородия, или Зеленый Человек, в образе «Робина из Зеленого леса» часто отождествлялся с Робин Гудом и даже мог в определенной степени послужить основой легенды о Робин Гуде. Так, например, в 1555 году суровый пресвитерианский парламент Шотландии запретил пьесу, которая каждый год в мае месяце разыгрывалась бродячими актерами в замке Росслин. Пьеса носила название «Робин Гуд и Литтл Джон» и пользовалась такой популярностью, что две башни замка получили имена ее главных персонажей. «Никому не позволено, – официально объявлял парламент, – изображать Робин Гуда, Литтл Джона, короля «пира дураков» и королеву Мая» [63] . Терминология эдикта говорит сама за себя. На самом деле глава «пира дураков» – это, конечно, брат Тук, который в изначальной языческой форме управлял «непреодолимыми силами» природы и освящал майские обряды богохульной пародией на христианское благословение. Королева Мая сохранилась в легенде под именем подружки Робин Гуда, с которой отождествлялась каждая девушка во время ее сексуальной инициации «Робином».
63
MacRitchie, Scottish Gypsies under the Stuarts, стр. 57-58.
Во всех этих пережитках язычества явно присутствует элемент магии – точно так же, как в танцах «моррис», пьесах бродячих актеров и даже многих так называемых детских стишках. Эта магия опять-таки носила узкоограниченный, нередко чисто сексуальный характер, проявлявшийся в виде мистерий о размножении и продолжении рода. Посредством аналогии эта магия иногда распространялась на всю природу и использовалась, например, для того, чтобы вызвать дождь. Однако она предполагала пассивность человека в его отношениях с внешним миром. Другими словами, человек мог просить неизвестные внешние силы, мог взывать к ним, мог пытаться умиротворить их, но не мог даже подумать о том, чтобы контролировать их или управлять ими. Мирддин мог быть немного волшебником, но он еще не превратился в Мерлина или тем более в Фауста.
Тем не менее церковь боялась и его самого, и тех сил, воплощением которых он являлся. Еще в начале четвертого века церковный Собор в Элвире объявил об отлучении от церкви всякого, кто убьет человека при помощи магии – в сущности, это было признание того, что смерть от магических чар не только реальна, но и представляет собой опасность. В 667 году Собор в Толедо «запретил богослужения, в которых призывалась смерть на головы врагов» [64] . В то же время валлийское духовенство верило, что если над восковым изображением человека десять раз прочесть заупокойную молитву, то в течение десяти дней этот человек умрет. Боги и богини «древней веры» не были отвергнуты как глупые предрассудки. Наоборот, их считали демонами, которые представляют угрозу даже для истинно верующих. А их представителями, эмиссарами и послами были опасные личности, которых нужно не игнорировать, а побеждать и нейтрализовывать.
64
Chadwick, Priscillian ofAvila, стр. 2.
Так, например, в ирландских легендах святой Патрик нередко соревнуется с друидами в умении творить чудеса. В одном из таких состязаний друид, помещенный в хижину из свежесрубленного дерева, сгорает заживо, тогда как Патрик остается целым и невредимым посреди бушующего пламени в строении из сухого дерева. В другом эпизоде святой Патрик делает так, что его соперник воспаряет высоко вверх, а затем падает на землю, насмерть разбиваясь о скалы [65] . Подвиги Петра в Деяниях Апостолов говорят сами за себя. Несмотря на то что такие друидические фигуры, как Миррдин, еще не достигли масштаба Фауста, их уже можно было сравнивать с Симоном-волхвом.
65
Kieckhefer, Megic in the Middle Ages, стр. 54.
В ответ на угрозу, которую представляли собой подобные персонажи, церковь стала изобретать собственную магию – или в определенных случаях нечто вроде контрмагии. Эта тенденция была усилена культом святых мощей. Святые объявлялись защитниками от языческой магии, и поклонение святым «быстро стало предполагать выкапывание, перемещение и расчленение – не говоря уже о благоговейных прикосновениях и целовании – костей умерших…» [66] . Для того чтобы основать место поклонения святому, нужно было иметь, по крайней мере, небольшую частицу его тела, например палец, прядь волос или даже крайнюю плоть. Фрагмент тела удостоверял присутствие святого в данном месте, что позволяло обращаться к нему в молитвах. Впоследствии считалось достаточным наличие предметов, к которым прикасался или которые благословил святой. В результате процесса некоего духовного осмоса эти предметы приобретали присущие данному святому достоинства. Перемещение – а иногда и кража – святых реликвий играло важную роль в распространении христианства в Западной Европе. Существовали также и походные святыни для личного поклонения, которые могли перевозиться одним человеком с места на место, – например, кусочки креста, на котором был распят Христос. В сущности, эти предметы играли роль магических амулетов, или талисманов, нейтрализующих или «обезвреживающих» магию дохристианского язычества.
66
Brown, The Cult of the Saints, стр. 4.
Более сложная форма христианской магии – в ней даже можно обнаружить зачатки герметизма – предполагала использование звука. Звук всегда играл важную роль в магии – от заклинаний и барабанного ритма примитивного шаманизма до сложных соотношений философии герметизма, которые устанавливали связи между рпеита(греческое название «духа», или «дыхания»), Логосом, или миром как творческим началом, и пифагорейской гармонией, или «музыкой сфер». Как уже отмечалось выше, христианство позаимствовало квазигерметическую концепцию Логоса как творческого начала и также связало его с рпеитав виде Святого Духа.
Христианская магия в Европе в эпоху раннего Средневековья нередко базировалась на упрощенном приспособлении этих посылок. При исполнении религиозных обрядов, к примеру, человеческий голос становился инструментом души. Молитва при этом превращалась в своего рода магическое действо, во вдохновленное божественными силами обращение или призыв. По этому пути развивались григорианские песнопения. Они представляли собой хоровое исполнение священных текстов без музыкального сопровождения и требовали упорных тренировок, особенно по управлению дыханием, чтобы эффективно фокусировать и направлять рпеита, или дух. Современные исследования показали, что григорианские песнопения способны оказать ощутимое психологическое и физиологическое воздействие [67] . Часто они оказывают целительный эффект, а также тренируют выносливость, заряжая энергией вдохновения. Это было особенно важно для средневековых монахов, обязанных проводить восемь богослужений на протяжении всех суток, днем и ночью. В недавно проведенных экспериментах монахи, лишенные возможности петь, быстро уставали, начинали ощущать вялость и апатию.
67
Le Мее, Chant, стр. 123-127.
Еще одна форма ориентированной на звук христианской магии включала в себя использование колоколов. Есть основания предполагать, что христианство позаимствовало колокола у пифагорейцев не без помощи герметизма. Последователи Пифагора и герметики видят связь между звуком и формой, звуком и конфигурацией. Звук способен придать форму и направление энергии. Так, например, звук рожка или трубы может визуализироваться как «рев», взрыв или всплеск силы, вырывающейся наружу из инструмента веерообразной формы. По своей природе этот звук является глубоко агрессивным и воинственным. Поэтому его можно использовать для указания направления атаки на поле боя. Таким образом, он почти с кинематографической наглядностью может быть изображен в виде взрывной силы, позволившей трубам Иисуса Навина разрушить стены Иерихона.