Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Пенек — это поселок в двадцати километрах отсюда, — объяснил Костя. — Там у них леспромхоз. Я по карте смотрел.
— Леспромхоз накрывшись, — сказал мужик. — В прошлом году накрылся. А магазин там людской. Вчера бакарди завезли.
Он вдруг вытащил из кармана пальто правую руку, сложил пальцы щепотью и поцеловал их, причмокнув. Жест был почти итальянский.
Приезжие переглянулись.
— Ладно, тут все равно ничего не купишь, на месте затаримся, — решил Савицкий. — Надо машину искать.
—
— Папаша, есть у вас кто с машиной? — громко обратился Бабст к любителю бакарди. — Пассажиров возит кто-нибудь, спрашиваю?
— Я вожу, — распрямился вдруг предприниматель. — Вам куда?
— В Зайцево.
Услышав это название, мужик сморщился и буркнул:
— Не, непопутно.
Он поднял воротник и снова спрятался от мира.
— Почему непопутно? — спросил Бабст. — За деньги же, не так.
Ответ, донесшийся из глубин пальто, был долгим и состоял в основном из слов, которых княжне Собакиной знать не полагалось. Впрочем, остальные тоже поняли немного: яснее других были различимы слова «болотина», «глуша» и «тачку чинить».
— Короче, слушай наше предложение, — прервал оратора Савицкий. — Мы берем у тебя всех лещей по десятке за хвост и платим еще двести рублей за поездку. А не хочешь — сиди тут дальше. Электричка только завтра придет, сам знаешь.
Долго уговаривать торговца не пришлось. Он взял деньги за рыбу и, велев туристам ждать, скрылся в тумане.
Костя достал из рюкзака моток проволоки и принялся нанизывать на нее лещей.
— Что это ты делаешь? — поинтересовался Живой.
— А ты не видишь? Ожерелье.
— А, понятно. Алмазные подвески. Кстати, Пьер, я тут подумал, что мы могли бы отлично сыграть трех мушкетеров. А что? Ты, конечно, вылитый Атос, благородный граф де Ла Фер. Костя, он у нас типа ученый, но при этом мужчина крупный и надежный, как Портос. И усы у него теперь подходящие. Ну а я, к сожалению, гожусь только на роль хитрожопого Арамиса. По крайней мере с виду. Но в душе я д’Артаньян!
— А я? — спросила Вера.
— Гм. Вам, леди, остается только одна роль...
— Все, хватит болтать, — сказал Савицкий. — Берите сумки, машина идет.
В тумане обозначился свет фар, и спустя минуту рядом с мушкетерами со скрежетом затормозила белая «копейка». За рулем сидел любитель бакарди.
Бабст посмотрел на лобовое стекло:
— А техталон где?
Мужик ответил в рифму.
— Пьер, что он говорит? — спросила княжна.
— Он говорит, что здесь нет дорожной жандармерии, — объяснил француженке Савицкий.
— О, это хорошо. Она у вас такая... нелюбезная.
Сразу после выезда из деревни машину начало качать, как небольшой катер в бурю. Паша при каждом толчке с удовольствием валился на княжну и тут же принимался многословно извиняться, целуя ручку. Сидевший впереди Бабст крутил головой и метал на Арамиса убийственные взгляды.
Туман понемногу рассеивался, и перед глазами городских жителей разворачивались волшебные псковские дали.
Мужик упорно молчал.
— Тебя как зовут-то? — спросил у него Бабст.
— Костянтин Иваныч.
— Тезки, значит. Ну что, Иваныч, как тут у вас рыбалка? Лещи-то у тебя вон какие. Элитные!
Мужик посмотрел на тезку, как на дурака.
— Какие лещи? Я тебе плотву продал.
— Ты чего, Костян? — изумился Бабст. — Да я с трех лет на рыбалке! Что я, леща от плотвы не отличу?
— Так то одна рыба. Сперва плёска, инше подлещик. Потом, как подрастет, плотва. Потом выросток. А вот когда до пяти килов дожрет, тогда он уже и лещ.
— Наука, однако, — с уважением покачал головой Живой.
— Ты, Костя, со специалистом не спорь, — вмешался Петр Алексеевич. — Ты — рыболов-любитель, а он этим живет, может быть.
— Ладно, не буду. Плотва у них...
Бабст обиженно замолчал.
Пейзаж постепенно менялся. Теперь это была заболоченная местность, покрытая редким лесом. Дорога становилась чем дальше, тем грязнее. «Копейка» пробиралась по колее, оставшейся от грузовиков, то и дело ныряя в большие лужи.
— До Зайцева-то скоро доедем? — не выдержал Бабст.
— Скоро-тихо, — непонятно ответил водитель и прибавил: — Коли в мочежине не увязнем.
— Понятно. А ты там раньше бывал?
— Где? В мочежине?
— В Зайцеве.
— Нам там бывать незачем.
— Снова понятно. А они к вам ездят?
— Кто?
— Зайцевские.
— Не, не ездиют. На нас они нелюдятся, а по соседству у них и деревень, считай, не осталось. Гривы накрывшись, Заворуйка тоже. В Лысых Горбах три старухи живут. А эти, зайцевы, ничего, существуют.
— А чем промышляют?
— Птицеферма там. Еще фикусы ростят.
— Какие фикусы?
— Обнаковенные, в горшках. Промысел у них такой народный. Раньше гоноболились, грамоты в районе получали, а теперь никому ихние фикусы на фиг не нужные стали.
Константин Иваныч сплюнул за окошко, помолчал, а потом продолжил:
— А вообще лешачий там народ. По цельным дням богу молятся, а какому богу — неизвестно. Может, тот бог с рогами. Вот смотри. Было там два колодца. С одного говном воняло, с другого нет. Так они что сделали? Который без говна, тот заколотили. А с вонючего воду пьют. Полезная, говорят. Купаются в ней, рожи моют. Теперь дальше смотри. Ты вот про рыбу спрашивал. А они, зайцы эти, они малёвки наловят, ножом порубают и сырую сожрут. Прям с кишочником. А то вообще ссаки подогреют — и вперед. И ходят косые с этих ссак.