Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— На продажу выращиваете? — поинтересовался Бабст, ставя горшок на место.
— Да нет, теперь только для храма. А вот раньше... Да расскажи ты, Дунь!
— Ну, в общем, промысел у нас такой был при советской власти, — охотно стала объяснять Дуня. — Раньше, говорят, из самого Пскова приезжали посмотреть. В выставках участвовали. У Герасима Ильича в конторе грамотов почетных, вон как риса в тех мешках. У нас и деревню так прозвали: Бонзайцево.
— А теперь никому-то наши бонзаюшки ненужные стали, — грустно закончила Танюха.
— Как это ненужные?! — воскликнула княжна. — Красота такая! Сколько они стоят? Я покупаю все бонсаи в этой деревне!
Последняя фраза, похоже, была совсем лишней. Дуня вдруг перестала улыбаться, а Танюха уперла руки в боки и с вызовом ответила:
— А они у нас непродажные!
Все замолчали.
— Неужели ни за какие деньги не продадите? — спросил наконецПетр Алексеевич. — Ну подумайте, Танечка: тут ведь красота такая, а ее никто не видит. Вот как и вас, например.
— Ну да, ну да! — на ходу подхватил Живой. — Вас бы, Танечка, если бы вы в Москву приехали, сразу бы оценили и в телевизор поместили. В программу «Модный приговор». А кто вас тут оценит?
— И для науки это очень важно, — добавил Бабст. — Такого промысла нигде в России нет. Вы у нас будете национальная гордость и достояние.
К мужским комплиментам Танюха явно не привыкла. Она покраснела и сказала:
— Да не знаю я, сколько они стоят. Вы Герасима спросите, председателя. Пускай он про цену решает.
— Сколько же лет вы этим занимаетесь? — спросил Бабст, ставя дуб на место.
— А вот как учитель к нам сошел, так и ростим, — ответила Дуня. — Сто лет недавно праздновали.
Участники экспедиции переглянулись. Похоже, кое-что стало проясняться.
— Дунечка и Танечка... то есть Дуняха и Танюха, — поправился Савицкий. — А вы не можете нам поподробнее рассказать про этого замечательного человека, вашего учителя?
— Так вы в храм сходите, там все увидите, — ответила продавщица. — Дунь, да своди ты приезжих!
— А я давно говорил, что прежде помолиться надо, — заявил Живой. — А эти всё — жрать, жрать. Пойдем, Дуняша!
— Ну, пойдемте. Продукты не забудьте только.
Глава 16
В церкви
Храм стоял на дальнем конце деревни. Шли туда минут десять и по пути встретили нескольких женщин в платочках. Дуня подробно объясняла каждой про академиков и про лосей в парке, а жительницы Бонзайцева кивали головами и призывали духов помочь приезжим в их важном деле. Академики кланялись и благодарили.
Церковка удивила еще издали. Старинной она, скорее всего, не была, но такой архитектуры никогда не видел даже много поездивший по России Костя. Больше всего храм напоминал три поставленные друг на друга картонные коробки мал мала меньше. Коробки были побелены известкой, и при этом у каждой из них имелась своя черепичная крыша с чуть приподнятыми углами. На самой верхушке сияла золотом маленькая луковка без всякого креста.
Чтобы попасть на территорию храма, нужно было пройти деревянные ворота. Они были точно такие же, как при входе в деревню, однако на этот раз их поддерживал крепкий частокол из высоких бревен. На воротах красовалась вывеска с надписью славянской вязью — «ХРАМ ЗЛАТОЙ» — и расписание работы.
— Смотрите, бог-то у них по графику принимает, — не удержался Паша. — Даже с перерывом на обед.
Бабст крепко обнял его за плечи, наклонился к самому уху и задушевно шепнул:
— Если ты, абитуриент, еще чего-нибудь вякнешь, то вылетишь за эти ворота по воздуху, как тогда в музее. В церкви молчать в тряпочку и делать вид, что молишься. Ты понял меня?
— Понял, понял, пусти.
Дойдя до ворот, Дуня остановилась, хлопнула в ладоши, а затем низко поклонилась, коснувшись рукой земли. Приезжие в точности скопировали ее жест и прошли за ограду.
Вокруг храма были в живописном беспорядке насажены елки и навалены большие валуны. Между ними вилась посыпанная щебнем дорожка.
— Сперва омовение, — сказала Дуня. — Обычай такой.
Все с пониманием закивали и направились к колодцу, вырытому слева от церкви. Над ним был построен тесовый шатер с такой же, как у храма, загнутой крышей. Уже шагов за тридцать от колодца все участники экспедиции, не сговариваясь, вспомнили Константина Иваныча: в воздухе резко запахло сероводородом.
Дуня достала ведро воды, взяла деревянный ковшик и сказала:
— Руки подставляйте.
Первым, подавая всем пример, умылся Савицкий. Французская княжна и кандидат филологических наук чуть-чуть помочили в воде пальцы. Бабст отнесся к обычаю серьезно: он вымыл не только лицо, но даже уши. Глядя на это, Дуня заулыбалась:
— Правильно делаете. У нас как говорят? Духи любят чисты ухи. У кого уши чистые, с тем сам учитель заговорить может.
Она передала ковшик Петру Алексеевичу и приступила к омовению. Сначала тщательно вымыла правую руку, потом левую, потом прополоскала рот, потом стала тереть уши. Процесс длился долго. Савицкий поливал из ковшика, Живой переминался с ноги на ногу, а Вера сморкалась в платочек, делая вид, что у нее начался насморк. Русская разведчица на этот раз оказалась солидарна с французской княжной, и это ее обеспокоило: если враги догадаются пытать ее запахом тухлых яиц, задание будет провалено. К счастью, пытать ее пока никто не собирался.
Закончив водные процедуры, богомольцы подошли к высокому крыльцу храма. Изнутри доносилось негромкое пение на манер речитатива.
На крыльце их ждал новый сюрприз: с козырька свисала очень толстая веревка, сплетенная из соломы. Назначение ее было совершенно непонятно.
— Делайте, как я, — скомандовала Дуня.
Она снова хлопнула в ладоши и поклонилась в пояс.
— Здравствуй, Семеновна, божья рука., пропусти помолиться, — произнесла она и, лизнув палец:. дотронулась до веревки.
Академики повторили за ней. Их голоса прозвучали очень убедительно. Семеновна благожелательно закачалась.
— Обувку у входа снимайте, — сказала Дуня. — И денежки приготовьте.
— А сколько надо платить? — спросила Вера, сбрасывая туфли.
— А сколько душа подскажет. Вон туда кидайте, — проводница показала на деревянный решетчатый ящик, стоявший рядом с Семеновной.
Дуня что-то прошептала — было слышно только «и нашим, и вашим» — дважды глубоко поклонилась и опустила в ящик несколько монет. Все последовали ее примеру. Живому душа подсказала бросить в ящик рубль мелочью, но зато Петр Алексеевич засунул туда целую тысячу рублей.