Эликсир князя Собакина
Шрифт:
Савицкий недовольно дернул щекой, но промолчал: было несколько неприятно узнать, что его легендарный предок в своей собственной деревне идет вторым номером.
— Ну, как говорится, сделай паузу, скушай твикс! — подмигнул Пекунин, разливая по стаканам напиток. — Твиксов, правда, не завезли. Закусывать пряниками будем.
Он вытащил из другого ящика полиэтиленовый пакет с сухими, как камень, пряниками, отложенными, надо полагать, для особых случаев. Оценив щедрость хозяина, гости не осмелились отказаться и потянулись к стаканам. Но когда Герасим повернулся к портрету, чтобы поклониться учителю и пробормотать молитву, они тут же с облегчением поставили посуду обратно на стол. Живой, впрочем, в порядке эксперимента обмакнул пряник в самогон и нашел результат годным.
— Послушайте, а вот учитель, который вас уму-разуму научил, — он прямо с неба пришел или на земле родился? — непринужденно приступил к разговору Паша. — Мне, как научному работнику, это очень интересно.
Петр Алексеевич свирепо зыркнул на него. Княжна прикрыла рот ладошкой, совсем как Дуня. Но бури не случилось. Напротив, председатель блаженно улыбнулся, закатил глаза и начал рассказывать:
— Божественный — а земное имя его было Сусуки-сан — прибыл не с земли и не с неба. Там, откуда он пришел, солнце нарождается. Мы еще во тьме ночной пребываем, а у них уже рассвет. Для того чтобы принести нам свою мудрость, учитель пошел на войну и нарочно сдался в плен. А в плену его разыскал Лев Сергеич, славный своей прозорливостью, привез его сюда и назначил своим наместником.
— Это что же, прадед в русско-японской участвовал? — пробормотал себе под нос Петр Алексеевич. — Надо же, бабушка ничего об этом не говорила.
— Сначала учитель тосковал по своим — по другим, то есть, божественным. Но потом увидел Дуню — и возликовал. А потом увидел Танюху — и возликовал еще больше. А когда Надюху встретил — решил остаться в Зайцеве навсегда и начал учить нас уму-разуму. Увидев, как мы через пьянство претерпеваем, научил нас пить разбавленные саки. А потом они с Львом Сергеичем начали ростить бонзайчики и деревенских обучили. Тогда, до революции, очень богатая у нас деревня была. Многому он нас научил: как себя в чистоте содержать, как покойников хоронить, как в мире и покое жить, храм нам поставил... А как ушел он от нас — тут сразу революция грохнула. А потом война, потом коллективизация, потом опять война... А там, глядишь, все позабыли наши мужички и закурначили, как прежде.
— Что сделали мужички? — не понял Савицкий.
— Ну, загуляли то есть, — пояснил председатель.
— А куда ушел ваш учитель? Странничать? — спросила княжна.
— На небо он ушел, — подняв глаза к потолку, произнес Герасим. — Он же немолодой уже был, когда к нам попал. Но гири свои — это, значит, долг — исполнил. Любил-то он всегда только Дуню, Танюху и Надюху, но гиревые детки от него, почитай, в каждой избе были. Потом, после Халхин-Гола, их всех и пересажали. За пособничество. А какое у нас пособничество, кому? Мы всегда на отшибе жили, наособицу, никто нам не пособлял, ну и мы никому, кроме как советской власти в войну... А после войны совсем захирела наша деревня. Но, видно, не оставлял нас учитель своим божественным попечением. Как-то раз — при Хрущеве уже — заехал к нам какой-то профессор в очках, увидел бонзайчиков — и заплясал даже. То-се, со стариками оставшимися покалякал и уехал. Потом вдруг комиссия из Москвы приезжает — мы сперва перепугались, думали, совсем со свету сжить хотят. Ан нет. Начали нас на смотры всякие таскать, записали в народные художники, бонзайчиков наших покупать стали. И наступило благоденствие, почти как при учителе.
Пекунин замолчал и некоторое время сидел, блаженно улыбаясь.
— А потом? — спросила княжна.
Председатель махнул рукой.
— А потом перестройка ухнула — и никому мы стали не нужны, как пережиток социализма. Я их, главное, спрашиваю — ну какой социализм, когда у нас еще до революции первые бонзаи росли? Их же предки нашего учителя тыщу лет до этого сажали, ну при чем тут Советы? Но меня никто и слушать не стал. А потом... Эх, да видели вы все!
— Я слышал, у вас птицеферма процветает? — попытался сменить тему Савицкий.
— Да какой там процветает! — снова махнул рукой председатель. — Так, вяло телепается. Не помираем, конечно, как соседи... Но сам посуди: мужики все спившись. А которые не спившись — тем тяжко приходится. Баб-то у нас много, совсем нас загоняли. Все спят и видят, что Сусуки-сан к нам вернулся. Придет, говорят, и всех нас полюбит, как раньше. Девок тоже много незамужних. Я все боюсь, как бы не взбунтовались. Покуда сдерживать удается: по две смены на ферме поработаешь — не до мужиков будет, но они с каждым годом только здоровеют! А мужики — еще пуще спиваются.
— А как же бонсайчики? — спросила Вера. — Они у вас такие красивые, мы в магазине видели! Вы еще сажаете их?
— Да, содим по привычке. Учитель же велел. Сказал: не посадите сотню — будут в тот год многие беды и лишения. Только кому теперь наши бонзайчики нужны? Это при советской власти мы ими прикрывались. Вот, мол, народный промысел такой, патриотическое воспитание, то-се, березки выращиваем. А теперь...
— А что теперь? Теперь только и торговать! В Москве такие штуки — от десяти тыщ и выше. А сорокалетних днем с огнем не достанешь! — проявил осведомленность Петр Алексеевич.
— Так ведь до нас-то доехать надо. А дорога — сами видели. Да и кто ж отечественный товар-то купит? В Москве ж разве своими руками бонзайчиков ростят? Все, поди, привозное.
— Так сами бы и возили. Понадобится один грузовик и два водителя. — Савицкий достал из кармана мобильный телефон и начал что-то высчитывать на калькуляторе. — Это получается...
— Да ничего не получается! — перебил его Пекунин. — Возили уже! Только все водители через тот извоз пропали, а некоторые и с машинами.
— Разбились? — ахнула княжна.
— Сбежали. А которые остались — те так пьют, что к рулю подпустить страшно. А чтобы к нам сюда кто-то свой транспорт прислал — нужно это...
Председатель достал из-под пресс-папье замусоленный клочок бумаги и прочитал:
— ...уникальное торговое предложение нужно. Это значит — ни у кого другого такого вы не купите ни за какие деньги, понятно? А что я им предложу? Каждому пятому покупателю — десяток крашеных яиц в подарок?
Пекунин снова махнул рукой и убрал шпаргалку обратно под пресс-папье.
— А бонсай, который Лев Сергеевич посадил, — сохранился? — спросил Петр Алексеевич.
— От я балда! — хлопнул себя по лбу председатель. — Надо ж было вас первым делом к нему вести. Пошли за мной!
В соседней с кабинетом комнатке было тесно: вчетвером еле поместились. Рядом с алтарем Сусуки стояли на специальных треногах самые почетные бонсаи.
— Я их всех в лицо знаю. Потому что хожу за ними, — Пекунин сдунул несуществующую пылинку с крошечного остролистого клена, а затем указал на крупную кривую березку. — Вот она, красавица! Сам Лев Сергеич посадил!