Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Парнишка-то сдохлик у вас, — покачал головой батюшка, а потом легко и весело закинул в себя свою порцию.
Он крякнул, одобряя продукт, занюхал его рукавом рясы и спросил у гостей:
— Теплеет организм-то? Пошла волна?
— Кажется, да, теплеет, — с трудом выговорил Савицкий.
— А вы думали? Через саки дух огня совокупно с духом солнца внутрь входит, а дух сомнения изгоняется во тьму внешнюю.
С этими словами святой отец показал пальцем в ту сторону, куда убежал Живой, и добавил:
—
— Мы это очень даже чувствуем в своем желудке, — подтвердила княжна.
Поп взглянул на нее и снова покачал головой.
— Ох, не верю я тебе! Прозреваю в тебе, дочь моя, дух сомнения.
В этот момент Бабст открыл глаза и, не говоря ни слова, подвинул свою стопку ближе к попу.
— А вот ему верю! — обрадовался священник и тут же подлил из бутыли. — Сразу видно, что сердечный человек. Ну, кто еще хочет? У нас после первой чарки никого не неволят.
— Мы пропустим пока, спасибо, — ответил за всех Савицкий. — Пусть дух сомнения окончательно выветрится. Вы извините, батюшка, мы выйдем во двор, посмотрим, как там наш друг, хорошо?
— Ну, как хотите. Как звать-то тебя, сердяка? — обратился поп к Бабсту.
— Константин.
— Хорошее имя. О постоянстве говорит. А мое святое имя Симеон. Ну так выпьем, Костя, за дух огня!
Во дворе княжна и Савицкий обнаружили Пашу сидящим прямо на земле в обнимку с хирей. Лицо у Живого было белое как мел, дреды печально обвисли.
— Ну что, совсем плохо тебе? — с участием спросил Петр Алексеевич.
— В Москву хочу... — пробормотал Паша.
— Фи, какой ты слабак, — сказала жестокая княжна. — Или как это назвал кюре? «Сдохляк».
В этот момент из дома выглянула Дуня:
— Идите кушать, готово все! — весело крикнула она, но тут же осеклась: — Ой, а что с Пашенькой-то?
— Саки, — кратко пояснила княжна.
— Ой, да вы, наверное, неразбавленные пили! Что ж это братец делает? Нельзя так с городским человеком... Пашенька, ты присядь на лавочку...
Живой слабо икнул.
— Вот сюда, в тенек, — приговаривала Дуня, усаживая его на скамейку возле крыльца. — А я тебе сейчас лекарство принесу. Да вы идите, — махнула она гостям. — Идите, ешьте там, я с ним посижу.
Петр Алексеевич и Вера поднялись на крыльцо и вошли в сени. Савицкий осторожно приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
Костя и отец Симеон сидели друг напротив друга, почти касаясь лбами, потные и раскрасневшиеся. Бутылка была уже на треть пуста.
— Нет, ты мне скажи, — кричал Бабст, грохая кулаком по столу, — русский ты или не русский?!
— Русский! — грохал в ответ батюшка.
— А отчего у вас тогда все обычаи басурманские?
— А оттого, что все теперь кругом басурманы стали. Только одни бесовские, а другие — духовы да божьи.
— Так ваш учитель — бог, что ли?
— Мы в бога неверующие. У нас только духи.
— Тьфу! Не поймешь у вас ничего.
Перед ними стояла на подносе принесенная Дуней еда. В центре располагалась сырая рыба, порезанная, как и предупреждал Константин Иваныч, на мелкие части «вместе с кишочником». Вокруг нее на маленьких тарелочках были разложены какие-то корешки и травы. Возле портрета учителя тоже появились новые блюдечки.
Братец после каждой стопки брал щепотью кусок рыбы и, макнув в горчицу, отправлял себе в рот. Бабст закусывал корешками.
Петр Алексеевич закрыл дверь и шепнул княжне:
— Сестренка, пойдем-ка на кухню. У них там, похоже, серьезный разговор, а выпивка еще серьезнее. И еда уж очень специфическая. Лучше мы с тобой бутербродов навернем и чайку поставим, идет?
— А как же Паша? — спросила Вера.
Савицкий поглядел в окно. Паша полулежал на скамейке, а Дуня, сидя рядом, поила его чем-то с ложечки.
— Воркуют, голубки. Что это она ему вливает, интересно?
— Суп с котом? — предположила Мурка.
— Ну, с котом или не с котом, а о Паше, я думаю, можно пока не беспокоиться, — сказал Петр Алексеевич. — Пусть поворкуют. А нам поесть надо.
— Хорошо, пойдем в кухню. Но послушай, Пьер, мы же должны понять, что тут вообще происходит? И главное — где наша береза? Надо расспросить попа.
— А нам из кухни все будет слышно. Пусть Костя поговорит. Похоже, святой отец его полюбил.
Слышимость в кухне оказалась действительно прекрасной. Потомки Собакиных резали купленные в магазине колбасу и хлеб, а из комнаты доносились громкие голоса:
— Да ты же поп! — восклицал Бабст. — Должен же ты объяснить людям, что к чему, или нет? Тебе за что деньги платят?
— У нас поп не профессия, — гудел в ответ голос батюшки. — Я еще в школе учитель.
— Тем более. Чему же ты детей учишь?
— Добру учу, сын мой, добру. Учу, что все вокруг живое и светится. Что окружают нас со всех сторон живые духи. И в людях духи, и в камнях, и в речке нашей, и вот в этом божественном напитке.
— А мы что, тоже духи?
— Тоже.
— И я дух?
— И ты. Но ты дух низшего порядка.
— То есть я ниже камней, что ли? А в рог не хочешь?
— Сын мой, я в десантуре служил, поэтому умерь пыл свой и фильтруй речи.
Костя немного помолчал, видимо, обдумывая услышанное, а потом спросил:
— Нет, ты мне все-таки скажи — чем я от них отличаюсь, которые в камнях?
— А тем, что ты выпить можешь больше. Будешь много спрашивать, духи тебя разлюбят. Ты помни, что все вокруг живое — и хватит с тебя.