Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Борцы за права женщин. Против произвола мужчин.
— Да тут из мужчин только наш папаша, с которым бороться можно. Остальные квелые — либо вечно косые, либо женами своими замучены, — разоткровенничалась Виолетта. — Не хотим всю жизнь в курином навозе копаться! Научи нас бороться за права!
— Для начала надо поверить в себя, — с интонациями лектора медленно произнесла Мурка. — Записывайте, подруги, записывайте! Мы — женщины. Вместе мы сможем! И девок этих дурных воспитывайте, приучайте гордиться собою.
«Вмести мы сможим», — записала в тетрадку Генриетта.
В деревне Бонзайцево назревал бабий бунт.
— Неудобно же, что ты все со мной и со мной, — сказала Дуня, блаженно улыбаясь.
— Тебе со мной неудобно? — потянулся Живой. — С какого момента?
— Мне с тобой хорошо, Пашенька. Просто другие-то совсем одни, а я тебя захапала всего. Мне ж тут жить еще. Девчонки обидятся.
— Ну, это еще кто кого захапал, — хмыкнул Паша. — Но о’кей, проблему понял. Пойдем к другим. Пусть они меня тоже хапают.
— Ты прямо солнышко! — промурлыкала Дуня.
Живой зажмурился от удовольствия: солнышком его называла только мама, очень давно, в детстве.
На поляне для гуляний было тихо, скучно и пахло скандалом. Девушек было уже около дюжины. Они сидели по трое и по четверо на скамейках и даже семечки не лузгали — просто о чем-то шептались.
— О, эстрада! — воскликнул Живой, указывая на помост для борьбы с умом. — В нашем зале нет пустого места. Это значит — мы с тобой будем сидеть на эстраде.
— Это не страда, — засмеялась Дуня. — Это для борьбы с умом.
— Бороться с умом — моя вторая профессия. Древнейшая. Я со своим недюжинным умом как только не борюсь. Вот, скажем, саки эти ваши — отличное средство. Ум отшибает на раз.
— Чего он там про наши саки болтает? — грозно спросила Танюха, поднимаясь с места. Ей все еще хотелось подраться. В пылу борьбы с французской захватчицей кто-то наступил на ее стрекозиные очки, и оба стекла треснули.
— Какая роскошная фемина! — безмятежно улыбнулся Паша и огляделся по сторонам. — Мне кажется, что я попал в рай и вижу прекрасный сон с самыми обворожительными гуриями в главных ролях. Позвольте узнать ваше прекрасное имя?
— Так мы же познакомившись уже. Когда ты в магазин ко мне заходил, — напомнила Танюха. — Девчонки, это тот, приезжий, что с косичками. Ты тоже бесчестить нас будешь?
— А что, вас уже сегодня кто-то обесчестил? — заинтересовался Паша. — Давайте забудем этот эпизод. Помогите мне вскарабкаться на эстраду, а лучше полезайте сюда вместе со мной. Мы посидим, поговорим, познакомимся поближе.
— Вот это разговор! — одобрила Дуня-толстая. — Эй, девки, живо сварганьте выпить-закусить!
Через пятнадцать минут от былой скуки не осталось и следа. Двенадцать крепких жительниц деревни Зайцево и один щуплый москвич сидели на деревянном помосте, поджав под себя ноги, и дегустировали то, что девушкам удалось утащить из дома. Тут были и саки трех сортов, и бублики, и сушки, и какие-то рисовые липкие шарики, и семечки и две банки рыбных консервов — словом, пир горой. Самогон пили, как и положено, из мелких стопочек, но меры не знали.
— Какие вы все кавайные! — приговаривал Паша, поглаживая девушек по округлостям и выпуклостям. — Няки такие!
— Няки — это обидное слово? — насторожилась Танюха.
— Да это ж по-японски. По-нашенскому с вашенским. Все анимешники так говорят. Красивые значит.
— Они... мышники... — повторила Надюха-маленькая. — Это кто такие?
— Ну, неважно. Это последователи культа Сусуки-сана в большом городе, откуда я родом. А вы, значит, красавицы, меня потчуете, а я, как свинья, вас не благодарю. Непорядок. Давайте-ка по справедливости.
— Каков мужик! — перешептывались бонзайские девки. — Справедливый. Вот его бы в председатели! Враз бы этих сикарах укротил!
— Вот, — Паша порылся в карманах и достал маленькую трубочку, потом — зажигалку и небольшой бумажный сверток. — Последнюю заначку травы вам отдаю. Потому что люблю вас всех — сил нет!
Он набил трубку, подпалил зелье, затянулся, задержал дыхание, потом выдохнул, передавая трубку по кругу:
— Дунь, а Дунь? На-ка, дунь!
Дуня Попова с благоговением приняла трубку, вдохнула, закашлялась и раскраснелась.
— Это с непривычки, — пояснил Паша. — Передаем дальше, это у нас трубка мира... и любви.
Закашлялись почти все — кроме тех, кто догадался не вдыхать Пашино зелье, а только сделать вид, что курит.
— Ой, да это же конопель! — сообразила вдруг Дуня-толстая. — Да у нас этого добра в поле — как грязи.
— О’кей, завтра пойдем в экспедицию, назначаю тебя главной, — тут же распорядился Паша.
— А ты тоже из Собакиных? — набравшись храбрости, спросила Надюха-маленькая.
— Нет, я из японцев.
— А вроде не косоглазенький...
— То есть мама у меня японка, Хакамада ее фамилия, а папа юрист. Я в Японии вообще жил с детства... Ой, надо же, как мы все быстро скурили. Так, о чем я?
— О Японии. Как ты там жил, — подсказала Танюха.
— Да, Япония... Страна восходящего солнца! И я, значит, поехал туда... И ехал, и ехал... И вот приехал. Смотрю — солнце восходит. А под солнцем стоит такая пагода типа вашей церкви, только в пять раз больше А там уже меня ждут эти, как их... мои друзья, японские аниматоры. И говорят: слышь, Пашка, — ну, они по-японски говорили, но я был с личным переводчиком. Наруто его зовут, такой нормальный пацанчик. Так вот, говорят мне японские аниматоры: Пашка ты, Пашка! Мы знаем тебя как гения и как своего в доску парня. Аниме наше велико и обильно, а порядку в нем нет. Сочини нам, брателло, сценарий самого забойного аниме. Ну, я и сочинил. А потом еще сочинил. И еще.