Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Да это же собакинская береза! — хлопнул себя по лбу Бабст.
Он осторожно поднялся и переместился в соседнюю комнату. Там на такой же широкой кровати, точно по центру, возлежал Петр Алексеевич. Грудь его ровно вздымалась, дыхание было спокойным, без хрипов и храпов — видно было, что вчера вечером он провел время с большей пользой для здоровья, чем научный консультант экспедиции.
Других комнат в избе не было. Живого с княжной — тоже.
— Увел, студент! — стукнул Бабст кулаком по стене.
Савицкий что-то промычал во сне и заворочался.
— А вот хрен тебе! — сказал Бабст, взял его за плечи и энергично тряхнул.
— Костя, уйди, дай поспать, ради бога! — простонал Петр Алексеевич и довольно чувствительно лягнул его ногой в колено.
Вчера вечером на гулянке Савицкий слегка переволновался: он почему-то живо представил себе, как бонзайские сирены опаивают его каким-нибудь японским народным клофелином, а наутро он просыпается в неизвестной избе, окруженный неопровержимыми доказательствами многочисленных адюльтеров. Дальше его фантазия предлагала несколько вариантов развития событий: шантаж при помощи фотографий, сделанных пособниками гулящих девиц, или выплата многочисленных алиментов их алчным семействам. Оба варианта действовали на Савицкого угнетающе.
Быстрым шагом дойдя до поповской избы, Петр Алексеевич понял, что тут ничего не изменилось: из открытого окна доносился двухголосый храп. Было ясно, что город окончательно объединился с деревней и был этому чрезвычайно рад.
«Время идет, а мы занимаемся черт знает чем», — с тоской подумал Савицкий. Можно было уже не надеяться провести эксперимент с аппаратом Менделеева сегодня вечером. Чтобы как-то успокоиться, он решил позвонить жене. Однако сигнала не оказалось совсем. Видимо, деспотичный садовод Пекунин запретил заодно с телевидением и мобильную связь.
Петр Алексеевич уселся на скамейку и залюбовался видом на тайровый гремок. Вечер был чудесный, вершину горы освещали последние лучи солнца, и скоро Савицкий впал в оцепенение и потерял счет времени.
Внезапно храп в избе затих, а потом продолжился вновь — на более высокой ноте и с более грозными интонациями. Где-то вдалеке слаженный женский хор затянул священную песню про кота. Петр Алексеевич очнулся и в ужасе посмотрел на часы. Огляделся по сторонам — была почти ночь. Где сестренка? Где Живой с Дуней? Ну, Живой, допустим, с Дуней, она его в обиду не даст — вон как смотрела умильно весь день, да и ушли они с весьма недвусмысленными целями. А вот Вера осталась на поляне среди этих сектанток! С ней могли сделать все что угодно!
Проклиная себя и спотыкаясь в темноте, Петр Алексеевич помчался в сторону поляны для гуляний. Дорогая обувь, возможно, незаменима при хождении по головам (так, помнится, учил покойный Рамакришна), но по мощенной камнем бонзайской дороге лучше было бы бежать в дешевых кедах — их, по крайней мере, не жалко. Вспомнив про обещанный букет, он сорвал под ближайшим забором пучок каких-то сомнительных цветов, оказавшихся чертополохом.
Давно смолкло пение, деревня погрузилась в сон, только иногда там и сям перелаивались собаки. Добежав до поляны, Петр Алексеевич никого на ней не обнаружил. На помосте для борьбы с умом валялись объедки, стояли пустые бутылки и разномастная посуда. «А еще говорили, что чистоту соблюдают!» — покачал головой Савицкий.
Он метнулся влево, вправо, пробежал по узенькой тропинке между двумя плетнями, попал на какую-то недружелюбную улицу, где из-за каждого забора на него рычали и лаяли собаки, свернул поскорее в сторону, чтобы не перебудить всю деревню, и понял, что заблудился. Машинально сделал несколько шагов вперед и увидел приветливо распахнутую калитку. Вошел в незнакомый двор, где не лаяли собаки, прислонился к стене дома и сел прямо на землю. Надо было собраться с духом и постучать в дверь — может быть, хозяева дадут ему какой-нибудь фонарь или даже помогут в поисках.
Вдруг прямо над головой Петра Алексеевича распахнулось окно. Щелкнула зажигалка. Потянуло табаком.
— Мы всегда тока «Вог» курим. Нету бога кроме «Вога», докажь? — раздался девичий шепот. — Главное, чтобы батя не узнал, а то вздрычит.
— А правду ты говоришь, что... — вступила в разговор другая девушка. Последние слова она произнесла очень тихо — было не разобрать.
Видимо, собеседник (или собеседница) кивнул в ответ.
— Фу, ужас!
— Так делают в Париже! — ответила... Вера? Нет, это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Ну-у, если в Париже... — протянула одна из девиц.
— Вера! — тихо позвал Савицкий.
— Батя! — хором взвизгнули девицы и отпрянули от окна.
Французская княжна выглянула на улицу и увидела четырежды брата, уже вскочившего на ноги и готового защищать ее от кого угодно, даже от драконов и леших, если это потребуется. Она залюбовалась им: никогда еще ни один мужчина не кидался ей на помощь с такой решительностью.
— Отбой, это мой братишка, — успокоила она подруг. — Пьер, со мной все путем. Надеюсь, вы не начали эксперимент без меня?
— Какой там, — покачал головой Савицкий. — Костя лыка не вяжет, напился с попом.
— Вот сволочи! — в сердцах воскликнула Мурка.
— Да уж, перестарались мужики, — откликнулся Савицкий, несколько удивленный ее реакцией. — Словом, эксперимент переносится на утро. Как раз Косте понадобится большая доза лекарства — это будет его мотивировать. Верочка, а мне показалось, или ты вдруг стала говорить без акцента?
— О, шэр-фрэр! — спохватилась княжна. — Общение с настоящими русскими людьми вернуло меня в лоно народной речи. Я прикоснулась к корням! Я с головой погрузилась в языковую среду.
Она замолкла, сообразив, что слегка переигрывает. Но Петр Алексеевич был удовлетворен этим объяснением. В самом деле, если в доме ее дедушки говорят по-русски, то стоит ли удивляться тому, что происхождение взяло свое. А то, что это произошло именно здесь, в деревне, принадлежавшей Льву Сергеевичу, — особенно показательно. Ведь деревенские люди сохранили истинно русскую речь, даже если иногда разбавляют ее разными хирями, гирями и косухами.
— Кавалер, вы останетесь ночевать с нами или пойдете к себе? — светским тоном поинтересовалась Генриетта.