Эликсир князя Собакина
Шрифт:
Костя вглядывался в пейзаж, а внутри у него монотонно гудела песня про туманное утро. Но тут пение оборвалось без всякого предупреждения, и вид сразу изменился. То есть вид, конечно, оставался тем же самым, но зато наблюдатель почувствовал, что для полной гармонии чего-то не хватает.
«Чего же?» — спросил он себя.
Вместо ответа из дома донеслись звуки молитвы:
Кота сера меси ногами...«Это
— Дуня! — раздалось в доме. — Ты где?
Костя поспешил внутрь.
— Чего ты орешь? — спросил он у батюшки. — Нет Дуни, вышла.
— Куда это она вышла в такую рань? А остальные где?
— Паша с девчонками гулять ушел, а Алексеич спит еще. Ты потише рычи, разбудишь.
— Я тебя спрашиваю, где сестра моя? — бухнул поп кулаком по столу. — И с какими такими девчонками этот волосатик ушел? Думаешь, я вчера не видел, как он на Дуньку таращился? Я все вижу! Ну, погоди, попадется он мне, я ему устрою парикмахерскую...
Костя уже забыл, что с утра тоже точил на Пашу зуб. В его новом состоянии ревность казалась чувством мелким и недостойным.
— Да чего ты так волнуешься, Семен? — сказал он успокаивающе. — Ну, гуляет молодежь. Ушли они втроем: Паша, Дуня и Верочка. По росе, наверно, бродят, зарю встречают. А ты, вместо того, чтобы орать, посмотрел бы лучше, какое утро хорошее.
Поп немного приостыл.
— Ну ладно. После разберемся. А ты, я смотрю, полечился уже?
— Ага.
— Тогда пошли на кухню. Тяпнем, а там посмотрим.
В дверях кухни отец Симеон встал как вкопанный: на столе возвышался березовый бонсай. Костя воспользовался замешательством батюшки и, чтобы не возникло лишних вопросов, быстро накинул на менделеевский аппарат полотенце.
Святой отец очнулся и взревел:
— Духи-хранители! Откуда она тут? Это же княжья береза!
— А красивое деревце, правда? — Костя подошел к березке и погладил ее по кроне.
— Я тебя спрашиваю — откуда она здесь? Ей в правлении стоять положено!
— Ты не волнуйся. Должно быть, ваш председатель ее Алексеичу подарил. Ну, или вернул по праву наследования. Алексеич у нас — родной правнук князя, я тебе вчера рассказывал, ты забыл. И Верочка тоже родственница. Да ты не сердись, батя. Верочка — она хорошая. Гуляет сейчас по утренней росе... С Пашей, с Дуняшей...
— По росе, да? А ты, я вижу, уже совсем хорош. Значит, так. Сейчас выпьем, а потом пойдем в правление, и там я лично Гераськиной власти предел положу. Замордую гада. Нет у нас такого закона, чтобы святые реликвии жулью раздавать. Князья они, понимаешь! А документы где? Мы таких князей...
— Ну, ну, не сердись! Лучше выпей вот.
И Костя поставил перед другом стакан с жидкостью желтоватого цвета. Отец Симеон поднес его к носу, посмотрел на просвет и спросил:
— Это еще что такое?
— Пей смело, — подбодрил его Костя. — Ты поп, а я химик. Ты про душу все знаешь, а я знаю, что нужно сейчас твоему грешному телу. Залпом пей!
Долго уговаривать отца Симеона не пришлось. Он выпил, крякнул, поднял было руку, чтобы занюхать рукавом — и вдруг замер, выпучив на Бабста глаза и хватая воздух ртом, как вытащенная из воды рыба. Спустя пару секунд эта мимика сменилась выражением полнейшего благодушия. По лицу его расплылась растерянная улыбка, и свирепый бонзайский поп в одно мгновение стал похож на добрейшего деревенского батюшку.
Совершенно не сговариваясь, не сказав друг другу ни единого слова, друзья вышли на улицу и уселись на лавочку. Вид на долину речки Свинки тем временем стал еще краше: туман скрывал теперь только избы, а вся гора была открыта для созерцания и казалась вылепленной из сахара.
Минуты две сидели молча. Потом отец Симеон прокашлялся и вполголоса загудел своим басом:
Утро туманное, утро седое. Горы печальные, снегом покрытые...— Погоди! Погоди! Почему горы? — прервал его Костя. — Там же про нивы поется.
— А, — махнул рукой поп. — Горы, нивы — какая разница? Ты лучше на мир божий смотри.
Посмотрели на божий мир еще минуты две.
— Слушай, а ведь тут что-то не так, — сказал наконец Костя. — Чувствуешь?
— Чувствую.
— Ну, и чего не хватает?
— А ну-ка, погоди!
Отец Симеон зашел в избу и вскоре вернулся, бережно держа обеими ручищами какой-то старинный альбом.
— Это что у тебя? — спросил Костя.
— Реликвия. От учителя осталась. Тут открытки, которые ему с родины присылали. Еще до революции дело было.
Он полистал альбом, вытащил оттуда открытку с какой-то старинной японской гравюрой и протянул Косте.
Половину раскрашенной акварелью картинки занимала гора Фудзи, с которой сползал в долину густой туман. Внизу была видна река с низкими берегами и деревня, жители которой, несмотря на ранний час, уже собирались на работу.
Бабст рассматривал открытку очень долго. Он даже перевернул ее и поглядел, как она выглядит вверх ногами.
— Похоже? — спросил наконец отец Симеон.
— Похоже.
— А чем отличается?
— Ну, гора у них повыше...
— Нет, — покачал головой батюшка. — Не вникаешь.
— Река пошире...
— Опять не то.
— Ну, народ у них с утра уже работает, а у вас все дрыхнут, хотя сегодня понедельник.
— Не в этом дело. Смотри внимательней.
Тут Бабст вдруг ударил себя по лбу.
— Снег! Смотри: тут лето нарисовано, деревья зеленые, трава, а гора снегом покрыта.