Эликсир жизни
Шрифт:
Валя отворила только после того, как я звучно погрохотал по двери. Она была с похмелья. «В чем дело?», – спросила недовольно. «Вовчик у Вас?». – «Да, он спит». – «Валя, пожалуйста, срочно разбудите его. Мне нужен ключ от мамы. Кажется, с ней что-то не так». – «Да, мы знаем. Она упала и лежит, не встает. Мы у нее были». – «Почему упала? Что с ней?» – «Старая она, вот и упала. Кеша, Вы что же думаете, что я не знаю, как со стариками обращаться? Да я за своей мамой 30 лет ухаживала! И за Вашей мамой присматривала. Мы к ней с Вовчиком чуть не каждый день заходим. Только вряд ли она теперь выживет». – «Валя! Позовите Вову! Мне нужен ключ». Тут из комнаты раздался пьяный голос брата: «Ну, че ты разорался?! Тебе же сказано: мы у матери были!». – «Вова, дай ключ!» – крикнул я. Он отозвался не выходя из комнаты: «Еще чего! Это мой ключ. Я хозяин. А ты там не прописан». – «Вовчик! Пошли вместе!
Я вернулся к матушкиной квартире и несколькими ударами ногой вышиб дверь. Внутри было душно и темно. Я включил свет. Тараканы брызнули во все стороны как шрапнель.
Мать лежала в комнате на полу в куче старых тряпок. Вся замерзшая, мокрая, измазанная в собственных испражнениях. Едва живая. Около нее валялся засохший кусок хлеба. Рядом сверкал разбитый стакан. «Пить! Хочу пить!», – слабым голосом простонала мать. Я попытался ее поднять. Она схватилась за меня трясущимися руками и жутко закричала. Тут я увидел, что у нее опухло левое плечо. Оно было сине-багровое, в кровоподтеках (как потом выяснилось, при падении она сломала ключицу и пролежала в таком состоянии на полу несколько дней). Я не стал ее подымать, подложил под голову валявшуюся рядом грязную подушку, укрыл одеялом и дал пить. Она выпила подряд два стакана. Я дал ей понюхать нашатырь, а под язык ей сунул валидол. Бросился к телефону и стал звонить в скорую помощь. Мать, едва шевеля губами, прошептала в бреду: «Вовочка, я умираю. Не нужно скорую, не звони».
Скорая приехала только через час. Это при том, что за 20 минут можно дойти пешком. За этот час мать дважды теряла сознание, потом посинела, захрипела, на губах появилась пена. Но я не дал ей умереть. Тормошил ее, кричал, совал в нос нашатырь. Когда появившаяся наконец медичка сделала укол, мать пришла в себя: «Кеша, это ты? А где Володечка? Позови его!». Мы с шофером погрузили ее на носилки и отвезли в больницу.
Когда кризис миновал, мать долго лежала пластом. Сначала спала по 20 часов в сутки. С трудом ела, когда ее будили. Вставать не могла. Мочилась под себя. На спине были пролежни. Я заплатил медсестрам, чтобы они ее почаще переворачивали на бок. Накупил памперсов и лекарств. Утром, днем и вечером приходил, будил и кормил с ложечки. Она с трудом открывала заспанные глаза и ела, сначала нехотя, через силу, с уговорами, а потом жадно пила молоко.
На пятый день в палату явились Вова с Валей, оба слегка под хмельком. Принесли два банана, огурец и апельсин. Вид у них был смущенный. Я сказал: «Вовчик, куда ты пропал? Мать всё время про тебя спрашивает, зовет. Приходи к ней почаще». Он рассердился: «А я что – не прихожу?! Ну че ты лезешь со своими советами?! Моралист хренов! Если бы к каждому своему совету ты прикладывал деньги, то советов стало бы поменьше, зато я принимал бы их с неподдельной благодарностью». Валя добавила: «Кеша! Да разве твоя мать нам чужая? Я всегда заботилась о ней, как о родной. Я ведь за своей мамой 30 лет ухаживала, пока она не померла». Мать заморгала глазами и застонала, пытаясь что-то сказать. Они нагнулись к ней, по очереди чмокнули в щеку и ушли.
Ее здоровье улучшалось медленно. Через две недели удалось посадить ее в кресло-каталку. Я катал ее по коридору. Подвозил к окну и говорил: «Мам, смотри, как хорошо на улице. Солнышко. Березки зеленые. Видишь, лужи? Это прошел дождь». А мать спрашивала: «Кеша, а мы где?». – «В больнице». – «Забери меня домой».
Дома мать пошла на поправку быстрей. Стала хорошо кушать. Я готовил ей манную кашу, омлет, салат – всё, что она хотела. Заставлял есть фрукты. Пичкал лекарствами и витаминами. Менял памперсы, ворочал по три раза в день. Пролежни стали проходить. Ключица постепенно начала срастаться. Еще через месяц она смогла кое-как сесть; я придерживал ее, чтобы не падала. Понемногу она стала вставать и с моей помощью доходить до туалета. А потом наступил момент, когда она стала всё делать сама.
Соленые капли дождя
Как-то раз я уехал по делам на неделю в командировку. А вернувшись был огорошен известием от знакомых, что мой брат умер. Я не поверил и побежал к его собутыльнице Вале. Она была с похмелья и ничего не могла толком объяснить; только мычала, что голова болит. Я никак не мог понять: «Валя, это правда, что Вова умер?!». Валя, в усилии вспомнить, сморщила лоб: «Мы с ним поссорились на той неделе. И он выгнал меня. Из моей же квартиры! А я ведь пеклась об нем, как о родном. И за матерью его я ухаживала, как за своей. Кеша, я ведь за своей мамой 30 лет ухаж…». Я прервал ее: «Валя, это я уже слышал. Что с моим братом?». – «С Вовчиком? Не знаю. Он меня выгнал. И я уехала на дачу. Вернулась в субботу. А он в туалете сидит.
Я помчался в морг. Оказалось, что туда брат не поступал. У меня возникла мысль, что Валя всё перепутала. Появилась надежда, что в «скорой» брата откачали и что он жив. Я бросился в регистратуру больницы. Там никаких записей не было. Тогда я побежал в пункт скорой помощи. Сначала никто ничего толком ответить не мог, но потом в книге вызовов нашли запись, о том, что была констатирована смерть и что тело увезли в районный центр для паталого-анатомического вскрытия. Вскрытие показало, что у Вовы была алкогольная кардиомиопатия.
Я забрал тело своего несчастного брата и предал его земле. Парни из похоронной конторы опустили гроб в глубокую прямоугольную яму. Мы с Валей бросили по горсти глинистой земли. Больше никого с нами не было. Валя тихо заплакала. Парни стали лопатами бросать землю. Сначала земля падала со стуком. Я стоял, прислонившись к ограде чьей-то могилы, и вспоминал. Вспоминал, как в детстве мы с братишкой дружили. Я читал ему сказки. И рассказывал фантазии, выдумываемые на ходу, а он внимал, широко раскрыв глаза. И какой он был добрый мальчуган. А каким бравым солдатом вернулся из армии! И как мы с ним ходили на рыбалку. Он ловко забрасывал спиннинг. Однажды нам попался огромный лещ, килограммов на «дцать». Вовчик вывел его к берегу, а я, вместо того, чтобы подвести под рыбу сачок, бросился в воду и попытался схватить руками. Лещ рванулся, скользко вывернулся и был таков. А еще был такой случай. Как-то летом мы с Вовчиком рыбачили на стремнине и увидели двух кричащих о помощи, которых мимо нас несло течением. Я, как был в штанах и рубашке, так и бросился в воду наперерез. А Вовчик начал раздеваться и запутался в штанине. Я пересекся с одним из тонущих вовремя; он уже захлебывался. Он цепко схватил меня за рубашку, а его товарищ, который не столько тонул, сколько был в испуге, подставил ему плечо с другой стороны. Когда мы выбрались на берег, выяснилось, что оба пловца изрядно пьяны. А за нами из воды выбрался Вовчик, который, раздевшись, прыгнул было в воду, но пересек леску спиннинга и зацепился плавками за крючок. Брат всегда был невезучий…
Я старался не вспоминать, каким Вовчик был в последние годы. В горле стоял ком. Вот поставили крест и навалили холм. Положили венок. Хлынул дождь. Капли стекали по моему лицу. Они были соленые.
Куда плывем
Странный это был корабль: ни команды, ни капитана, ни пассажиров. Судно шло своим ходом не понятно куда. Вокруг простирался бескрайний холодный океан. Легкий ветерок рябил мелкую волнишку. Солнечный блик играл на поверхности, отражаясь там, где ряби не было. Солнце уходило из зенита. Снегоподобная вата облаков висела в пронзительном светло-голубом небе. Какая красота! Чудесная красота вечной природы. Смотрю на небо – хочется под ним жить (смотрю на жизнь – хочется уйти на небо).
Я почувствовал, что на судне кто-то есть еще, кроме меня. Я прошелся по пустынной палубе до кормы. Никого и ничего. Зачем и почему я здесь? Как отсюда выбраться? Но нет, никуда деваться невозможно. Ощущение безысходности овладело мной. «Хочешь посмотреть, что будет?», – неожиданно спросила меня та, присутствие которой я постоянно ощущал и от которой всё время инстинктивно отворачивался. Я повернулся к ней лицом. И никого не увидел. Но отчетливо ощутил, что вот она, передо мной. Я чувствовал ее так же ясно, как если бы видел. Ее невозможно описать словами, потому что для этого не существует слов. Я не в силах был ответить. Она понимающе усмехнулась и открыла дверь в каюту. Жуткое зрелище предстало моим глазам. Каюта была завалена разлагающимися трупами. Останки людей были навалены кучей. Торчали кости, черепа, кровавые мышцы, гниющие внутренности. От них шло тошнотворно-сладковатое зловоние, от которого мутило. «Вот финал жизни. Вот что было и будет с каждым», – бесстрастно констатировала моя зловещая спутница. «Это ужас. Так нельзя. Это несправедливо», – хотел сказать я, но слова застряли в горле. Она поняла и невозмутимо ответила: «Ужас? Это всего лишь твои эмоции, твой страх. Так нельзя? Это наивно. Несправедливо? Справедливость встречается только в романах, в кино и в речах политиков. В жизни ее нет. Справедливость никогда не торжествует, торжествую я. Каждый покойник когда-то надеялся, что всё обойдется». «А ты не надейся, что я тебе легко сдамся, пока не мертвый!», – возмущенно выкрикнул я и прыгнул в океан. «Греби, греби, старайся! Всё равно приплывешь ко мне», – услышал я вдогонку ехидный комментарий. «Этого не может быть! Я человек, царь природы!», – возмутился я. «А я твоя служанка – смерть», – сказала смерть.