Елизавета I
Шрифт:
Этот арест, записывает Мишель, «вызвал настоящий ужас», однако же то был последний удар, который Мария нанесла сестре в их затянувшемся поединке.
Ибо она и сама постепенно теряла почву под ногами, сталкиваясь с открытой враждебностью либо притворной лояльностью. Куда ни взгляни, повсюду прорастали зерна измены. В сельской местности заговорщиков поддерживали далеко не последние люди — королевские чиновники, знать, крупные землевладельцы. Придворные, некогда стоявшие на стороне королевы и даже клявшиеся жизнь положить за нее и ее дело, теперь отвернулись от нее, и даже члены Совета как будто оказывали молчаливую поддержку смутьянам. Да что там, в ближайшем окружении Марии были настоящие
Как и прежде, Мария гневалась в основном на сестру, но тут она вынуждена была считаться с Филиппом. Как бы ни жаждала королева мести, рисковать нельзя, нельзя отталкивать принца от своей естественной преемницы на английском троне. Ибо, как теперь было молчаливо признано, Мария бесплодна. Елизавета неизбежно наследует ей, весь вопрос только в том, когда и как. Филиппу потребуется добросердечное отношение новой королевы, как и добросердечное отношение всех тех, кому явно не понравится чрезмерно суровое обращение с ней со стороны Марии и ее мужа.
Так что взамен повеления отправиться в темницу Елизавета получила от сестры весьма любезное послание (составленное, можно предположить, Филиппом), в котором выражалось «сочувствие» в связи с арестом приближенных, а в утешение к нему прилагалось кольцо стоимостью в четыреста дукатов.
Худшее, что пришлось Елизавете пережить, так это появление новых слуг, безусловно, преданных королеве Марии. Но и тут Мария спешит подсластить пилюлю, заверяя сестру, что если «она будет и впредь вести себя подобающим образом», то «сохранит благосклонность и приязнь королевы». Разумеется, ей придется примириться с новой гувернанткой, «вдовой знатного происхождения», которой она, Мария, доверяет полностью и безусловно, а за общим порядком при дворе будет присматривать «богатый и добропорядочный» господин — сэр Томас Поуп. Принцесса повиновалась, хотя сам Поуп, как в свое время Бедингфилд, «сделал все возможное, чтобы избежать этой доли» (служба Поупа в Хэтфилде оказалась непродолжительной и безоблачной; всякие красочные истории, с нею связанные, — это плод воображения антиквара XVIII века Томаса Уортона).
В ком Елизавета действительно, по всеобщему мнению, нуждалась, так это не в надсмотрщике, а в строгом муже. Мария детей иметь не может; раньше или позже Англией будут править Елизавета и ее муж — если, конечно, чего кое-кто опасался, Филипп не предпримет вооруженного вторжения и не присоединит Англию к габсбургской империи. Быть может, про запас он держал и такую возможность, но пока, во всяком случае, вел дело к тому, чтобы найти Елизавете достойного супруга, который заодно будет представлять его интересы в Англии.
Дома такового не находилось. Недолгая ссылка Кортни закончилась трагически — простудившись на охоте, он умер осенью 1556 года. Юный лорд Мальтраверс, чьи добродетели и «привлекательная наружность» сделали его на какое-то время возможным претендентом, тоже скончался в возрасте всего лишь двадцати одного года, оставив несчастной не только молодую вдову, но и отца, ибо он был единственным сыном и с его смертью оборвался род. Но для Елизаветы это печальное событие стало как будто избавлением. Стоило Марии настоять на браке с Мальтраверсом, и это она сейчас была бы вдовой. И к тому же, не дай Бог, с младенцем.
Ну а коли не англичанин, то, стало быть, иностранец (или полуиностранец вроде Поула, которого протестанты, не скрывая насмешки, подбивали «сбросить мерзкую кардинальскую шапку», жениться на Елизавете и самому сделаться королем — не только фактически,
К осени 1556 года осталось только три серьезных претендента. Один — Дон Карлос. Сейчас ему одиннадцать, так что речь может идти лишь о помолвке, реальный брак возможен приблизительно лет через пять-шесть, впрочем, сомнительно, чтобы он мог оказывать какое-то реальное воздействие на английскую политику. Другой — двадцатисемилетний эрцгерцог Фердинанд. Он — Габсбург, у него подходящий возраст, но мешают уже имеющаяся в наличии жена, «заносчивый и нетерпимый» характер, а также зависть к Филиппу, особенно к его владениям во Фландрии. К тому же, по слухам, он слишком близок французам.
Предпочтительнее других казался двадцатисемилетний Эммануэль Филибер, герцог Савойский, отважный солдат и красавец мужчина с изысканными итальянскими манерами, весьма ценимыми в Англии. В настоящий момент самого герцогства у него, правда, не было (Франция присоединила Савойю к себе), но он был королевской крови (смешанной: франко-испанской) и имел, как утверждалось, «саксонские корни, как и у самих англичан». Эммануэль Филибер приходился Филиппу кузеном и узам кровного родства был верен. А помимо того, он — правоверный католик, можно рассчитывать, что и Елизавету герцог удержит в лоне римско-католической церкви. После заключения этого брака тайные протестантские симпатии Елизаветы перестанут быть стимулом для еретиков, и, даже если она взойдет на трон, муж-католик не даст ей открыто исповедовать свою веру и уж тем более менять в Англии государственное вероисповедание.
Словом, если уж выдавать Елизавету замуж, то желательно за герцога Савойского — такова была позиция Марии. Но сама-то Елизавета к браку вовсе не стремилась, и, когда в конце ноября 1556 года сестры встретились, чтобы обсудить этот вопрос, договориться им так и не удалось. Однако же поездка Елизаветы в Лондон ознаменовалась еще одним событием — наконец-то лицом к лицу она встретилась с кардиналом Поулом. Встреча состоялась в апартаментах последнего, разговаривали они наедине, и никаких письменных свидетельств об этой беседе не осталось. Но предположить кое-что можно. Скорее всего кардинал был устало-добродушен, вероятно, состоялся поединок острых умов, и в лице Поула Елизавета обращалась к самой королеве или по крайней мере к ее alter ego, говоря же с Елизаветой, Поул обращался к следующей правительнице Англии.
Уговаривал ли ее кардинал вступить в брак — что вообще-то, имея в виду его представление о женщинах как о существах слабых, должно было казаться ему наилучшим решением вопроса, — сказать трудно; ведь и сама Мария проявляла на этот счет большие колебания. Филипп велел ей убедить сестру выйти замуж, но Мария брака сестры страшилась, ибо даже начать переговоры на эту тему с каким-нибудь иностранным принцем или просто с высокородным вельможей — значит признать Елизавету законной дочерью Генриха VIII и наследницей английского трона. Поэтому упрямство Елизаветы было ей скорее на руку: появилась возможность потянуть время, вообще хоть ненадолго выкинуть ее из головы, предаться раздумьям о собственной судьбе.