Елизавета Петровна
Шрифт:
Реакция императрицы была мгновенной и даже более жесткой, чем полагал вице-канцлер, – Елизавета Петровна тут же велела А. И. Ушакову сочинить указ, текст которого воспроизведен здесь полностью.
«Всемилостивейше повелеваем вам к французскому бригадиру Шетарди немедленно послать и ему именем нашим объявить, чтоб он из нашей столицы всемерно в сутки выехал и тот офицер с рядовыми, который его за границу выпроваживать имеет, должен, не заезжая в Петербург, его со всякою поспешностью везть; а дабы помянутой бригадир о тех наиважнейших причинах, которые нас к высылке его отсюда побудили, сведом был, то дадутся вам для объявления оных два члена Коллегии иностранных дел: действительного статского советника Веселовского,
6 июня 1744 года в половине шестого утра в дверь дома, где жил Шетарди, постучали и в покои вошли руководитель Тайных розыскных дел канцелярии Андрей Ушаков, князь Петр Голицын, Исаак Веселовский, Андрей Неплюев и секретарь Курбатов. Служитель заявил гостям, что Шетарди болен и всю ночь не спал, но те решительно потребовали его появления.
Через 15 минут Шетарди, вошедшему в парике и полушафоре, Ушаков объявил цель визита, а секретарь Курбатов стал читать декларацию. Выслушав ее, бригадир пожелал видеть доказательства своей вины. Ему показали экстракт, но отказали в просьбе оставить у себя копию. Ушаков объявил, что ему ничего не остается, как выполнять волю императрицы.
Сохранилось два источника с описанием поведения Шетарди во время визита непрошеных гостей. Один из них является официальным, подписан всеми визитерами: Ушаковым, Голицыным, Веселовским и Неплюевым – и составлен в тот же день – 6 июня 1744 года: Шетарди «коль скоро увидел генерала Ушакова (отличавшегося жестокостью руководителя Тайной розыскных дел канцелярии. – Н. П.), то он в лице переменился. При прочтении экстракта столь конфузен был, что ни слова во оправдание свое сказать или что-либо прекословить не мог. На оригиналы только взглянул и, увидя свою руку, ниже больше смотреть не хотел, будучи при всем том весьма смутен и образ лица его, тако ж и неокончаемые речи и дрожащий голос, показуя его вину и робость, чтоб иногда больше с ним учинено не было, как то последние его, Шетардии, подчерненные слова сказуют. Яко же и видно было, что тягчайшего с ним поступка по вине своей ожидал».
Иными словами, присутствие Ушакова дало Шетарди повод полагать, что он окажется либо в застенках подведомственного Ушакову учреждения, либо с ним будут обращаться грубо, как с простым колодником. Опасения Шетарди оказались напрасными – с ним велено было обращаться вежливо, не чиня «ни малейшего огорчения, ни суровости».
Неизвестный художник. Портрет графа Андрея Ушакова.
1740–1744. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
В тот же день М. И. Воронцову отправил письмо и Бестужев. Он, вероятно, воспользовался рассказами участников визита и дополнил их донесение некоторыми подробностями. Бестужев сообщил, что Шетарди «стоял, потупя нос, и во все время сопел, жалуясь немалым кашлем, которым и подлинно неможет. По всему видно, что он никогда не чаял, дабы столько против его доказательств собрано, и когда оные услышал, то еще больше присмирел и оригиналы когда показали, то своею рукою закрыл и отвернулся, глядеть не хотел».
Поясним, что Шетарди сам дал повод к бесцеремонному с собой обращению. Дело в том, что, прибыв в Петербург, он в течение более шести месяцев не спешил с оформлением статуса посла, его обязанности продолжал выполнять Далион, а бригадир проживал в России в качестве частного лица.
В тот же день, 6 июня, указ о выдворении Шетарди из России был доведен до сведения всех чужестранных министров. Записка о том, как они на него реагировали, сообщает любопытные детали. Датский, венгерский
Записка констатирует, но не объясняет причин беспокойства и нервозности двух дипломатов. Скорее всего, они тоже в своих донесениях давали не лучшие оценки поведению на троне императрицы и, опасаясь, что их депеши расшифрованы, находились в напряженном ожидании неприятностей.
Шетарди везли день и ночь до русской границы, лишив его возможности заглянуть в свой дом в Петербурге, в котором перед выездом в Москву была оставлена основная часть его имущества.
Бестужев торжествовал победу. Вместе с ним торжествовала успех и английская дипломатия, приписывавшая себе достигнутое. Посол Тируоли на радостях извещал лорда Картерета 15 июля 1744 года: «Наша главнейшая цель теперь озаботиться, чтобы удар, нанесенный французским интересам высылкой Шетарди, повлек за собой полный разгром всей партии, особенно же устранение Лестока и Брюммера».
Действительно, торжество Бестужева не ограничилось изгнанием из России маркиза Шетарди – ему удалось одолеть еще двух своих противников: княгиню Анхальт-Цербстскую Иоганну-Елизавету, приехавшую в Россию вместе с дочерью, будущей супругой великого князя Петра Федоровича, и гофмаршала великого князя О. Ф. Брюммера, действовавшего заодно с княгиней.
Прибыв в Москву 9 февраля 1745 года, княгиня включилась в интриги соперничавших группировок, присоединившись к «партии» противников Бестужева. Еще будучи в Берлине, она в знак благодарности Фридриху II, посоветовавшему Елизавете Петровне остановить выбор невесты для великого князя на принцессе Анхальт-Цербстской, княгиня обязалась содействовать прусскому королю в его попытках заключить союз с Россией. «Я много рассчитываю на помощь княгини Цербстской», – писал король.
Княгиня стремилась оправдать надежды короля, но действовала столь неуклюже и прямолинейно, что вызвала подозрение не только Бестужева, но и императрицы. Не соблюдая осторожности, княгиня немедленно вступила в контакт с Мардефельдом и вела интенсивную переписку с королем, не учитывая того, что содержание ее писем становилось известно как вице-канцлеру, так и императрице. Елизавета Петровна была в курсе поступков матери невесты и летом 1745 года «изволила указать корреспонденции принцессы Цербстской секретно открывать и рассматривать, а буде что предосудительное», то не останавливаться перед высылкой ее из страны.
Выдворение княгини из России могло вызвать скандал и нанести ущерб престижу двора императрицы. Поэтому решили действовать аккуратно. Императрица, например, дала понять своей будущей родственнице, что она недовольна ее поведением: под разными предлогами отказала ей в просьбе пригласить ее супруга на свадьбу дочери и наградить его орденом.
Самый безобидный способ удаления княгини из России состоял в ускорении сроков свадьбы. Она состоялась не в сентябре, как намечалось ранее, а 21 августа 1745 года, когда жители Петербурга были извещены о начале торжества пушечными залпами. Свадьба отличалась небывалой пышностью, торжества продолжались десять дней и сопровождались фейерверками, балами, маскарадами, обедами и ужинами. Населению столицы запомнился один эпизод – 30 августа на Неву был в последний раз спущен «дедушка» русского флота – ботик Петра Великого, к этому времени настолько обветшавший, что его водрузили на специальный паром.