Елизавета Петровна
Шрифт:
– Я непременно последую вашему совету, графиня.
Вернувшись домой, Свенторжецкий обратился к пришедшему раздевать его Якову:
– Послушай-ка! Съезди завтра же рано утром, пока я сплю, на Васильевский остров и отыщи там патера Вацлава. Запомнишь?
– Запомню! А кто он такой, ваше сиятельство?
– Он лечит травами.
– Это чародей? Слыхал про него… Его знают.
– Вот его-то мне и надо.
– Слушаю-с, ваше сиятельство. Найду.
Граф отпустил Якова и лёг в постель, но ему не спалось. «А что, если действительно этот чародей может помочь мне?» – неслось в его голове.
Ум подсказал ему всю шаткость этой надежды, а сердце между тем говорило иное; оно хотело верить и верило.
«Завтра же я отправлюсь к этому чародею, – думал граф, – не пожалею золота, а эти алхимики, хотя и хвастают умением делать его, никогда не отказываются от готового».
После этого Свенторжецкий стал припоминать слышанные им в детстве и в ранней юности рассказы о волшебствах, наговорах, приворотных корнях и зельях.
«Ведь не сочинено же всё это праздными людьми! – думал он. – Ведь что-нибудь, вероятно, да было. Нет дыма без огня, нет такого фантастического рассказа, в основе которого не лежала бы хоть частичка правды. Природа, несомненно, имеет свои тайны, как несомненно, есть люди, которым посчастливилось проникнуть в одну или несколько таких тайн. Этого достаточно, чтобы человек сделался сравнительно всемогущ. Быть может, патер Вацлав именно один из таких людей. Недаром он пользуется в Петербурге такою известностью».
Граф не ошибся в своём верном слуге.
– Ну что? – спросил он Якова, появившегося на другой день утром на звонок.
– Нашёл-с, ваше сиятельство!
– Молодец, – не удержался похвалить его граф. – Где же он живёт?
– Далеко, очень далеко: в самом как ни на есть конце Васильевского острова; там и жилья-то до него, почитай на версту нет.
– В своём доме?
– Какой там дом! Избушка, ваше сиятельство.
– Ты был у него? Да? И видел его?
– Видел. Страшный такой… худой, седой да высокий, глаза горят, как уголья, инда дрожь от их взгляда пробирает. И дотошный же!
– А что?
– Да спросил меня: «Чего тебе надо?» Я и говорю: «Не можется мне что-то!» А он как глянет на меня так пронзительно да и говорит: «Ты не ври! Не от себя ты пришёл, а от другого; пусть другой и приходит, а ты пошёл вон».
– Что же ты?
– Что же я? Давай Бог ноги!
– Мы с тобой поедем сегодня к нему вдвоём. Ты меня проводишь! – И граф стал одеваться.
Патер Вацлав был действительно известен многим в Петербурге. На Васильевском же острове его знал, как говорится, и старый и малый, вместе с тем все боялись. Репутация «чародея» окружала патера той таинственностью, которую русский народ отождествляет со знакомством с нечистою силой, и хотя в трудные минуты жизни и обращается к помощи тайных и непостижимых для него средств, но всё же со страхом взирает на знающих и владеющих этими средствами.
Сама внешность патера Вацлава, описанная Яковом, не внушала ничего, кроме страха или, в крайнем случае, боязливого почтения. Образ его жизни тоже более или менее подтверждал сложившиеся о нём легенды.
А легенд этих было множество. Говорили, что в полночь на трубу избушки патера Вацлава спускается чёрный ворон и издаёт зловещий троекратный крик. На крыльце появляется сам «чародей» и отвечает своему гостю почти таким же криком. Ворон слетает с трубы и спускается на руку патера Вацлава, и тот уносит его к себе.
Некоторые обитатели окраин Васильевского острова клялись и божились, что видели эту сцену собственными глазами.
Впрочем, немногие смельчаки решались по ночам близко подходить к «избушке чародея». В её окнах всю ночь светился огонь, и в зимние тёмные ночи этот светившийся вдали огонёк наводил панический страх на глядевших в сторону избушки. Этот-то свет и был причиной того, что на Васильевском острове все были убеждены, что «чародей» по ночам справляет «шабаш», почётным гостем на котором бывает сам дьявол в образе ворона.
Утверждали также, что патер Вацлав исчезает на несколько дней из своей избушки, улетая из неё в образе филина.
Бывшие у патера Вацлава днём, за лекарственными травами, тоже оставались под тяжёлым впечатлением. Обстановка внутренности избушки внушала благоговейный страх, особенно простым людям. Толстые книги в кожаных переплётах, склянки с разными снадобьями, пучки засохших трав, несколько человеческих черепов и полный человеческий скелет – всё это производило на посетителей сильное впечатление.
Впрочем, «чародей» знался не с одним простым чёрным народом. У его избушки часто видели экипажи бар, приезжавших с той стороны Невы. Порой такие же экипажи увозили и привозили патера Вацлава.
Кроме лечения болезней, он занимался и так называемым «колдовством». Он удачно открывал воров и места, где спрятано похищенное, давал воду от «сглаза», приворотные корешки и зелья. Носились слухи, что он делал всевозможные яды, но на Васильевском острове, ввиду патриархальности быта его обитателей, в этих услугах патера Вацлава не нуждались.
Был первый час дня, когда экипаж графа Свенторжецкого остановился у избушки патера Вацлава, и Иосиф Янович, сказав соскочившему с запяток кареты Якову: «Ты останься здесь, я пойду один», – твёрдой походкой поднялся на крыльцо избушки и взялся за железную скобу двери. Последняя легко отворилась, и граф вошёл в первую горницу.
За большим столом, заваленным рукописями, сидел над развёрнутой книгой патер Вацлав. Он не торопясь поднял голову.
– Друг или враг? – спросил он по-польски.
– Друг! – на том же языке ответил граф Иосиф Янович.
– Небо да благословит твой приход! Садись, сын мой, и изложи свои нужды! – ласково, насколько возможно для старчески дребезжащего голоса, произнёс патер Вацлав.
Свенторжецкий сел на стоявший сбоку стола табурет.
– Не болезнь привела тебя ко мне, сын мой, – пристальным, пронизывающим душу взглядом смотря на графа, произнёс патер Вацлав.
– И нет, и да, – ответил Свенторжецкий сдавленным шёпотом.
– Ты прав: и да, и нет. Ты здоров физически, но тебя снедает нравственная болезнь.