Елизавета Петровна
Шрифт:
– Скажите, маркиз, ведь вы, кажется, – большой друг Суврэ?
– Да, ваша эминенция, – ответил спрошенный. – Но все приближённые его величества – большие друзья, объединяясь в лучах царственного благоволения.
Д'Антен отлично понял весь яд этого вопроса, но не хотел давать против себя лишнее оружие кардиналу, а потому ответил сдержанно и с полным достоинством.
За него вспыхнул король.
– Что вы хотели сказать этим вопросом, кардинал? – сурово спросил он.
– Да ничего особенного, ваше величество, ничего особенного! – ответил кардинал, поджимая бледные губы. – Я просто хотел установить факт.
– Вот что я вам скажу, кардинал, – в том же суровом тоне продолжал король, – раз вы ошиблись нечаянно в одном из жантильомов, то это не значит, что вы должны хотеть заставить меня умышленно ошибиться в другом, хотя и в обратную сторону!.. Д'Антен, введите арестованных! Ну-с, господа, – обратился он к Суврэ и гасконцу, когда те вошли в кабинет, – что это значит? Вы позволяете себе открыто пренебрегать королевским приказом? Разве во Франции не стало судов, разрешающих претензии? А если ваше дело так тонко и щепетильно, что неуловимо для компетенции суда, то разве во Франции нет короля, первого дворянина государства, способного разобраться в деле чести? Нет, чёрт возьми, я более не намерен допускать подобное! Кто из вас вызвал другого на дуэль? Наверное, это был ты, Суврэ!
Суврэ слегка пожал плечами и посмотрел на гасконца. Ему было неловко указывать на последнего, но он думал, что тот сам должен ответить на вопрос короля. Однако шевалье и не думал брать вину на себя, продолжая упорно молчать.
– Я тебя спрашиваю, Суврэ, это ты вызвал шевалье де ла Хот-Гаронна? – крикнул король.
– Нет, государь, – волей-неволей ответил маркиз, – шевалье вызвал меня.
– Значит, ваша эминенция снова ошиблась? – иронически сказал король. – Впрочем, не всё ли равно? Ведь вы требовали самой суровой кары для вызвавшего. Я ни в чём не смею отказать вашей эминенции…
– Но, ваше величество, – смущённо ответил кардинал, – следовало бы узнать, не был ли шевалье поставлен в необходимость…
– А, так для шевалье могут быть, по вашему мнению, особо смягчающие обстоятельства? – насмешливо спросил Людовик. – Хорошо! Суврэ, что ты сделал шевалье де ла Хот-Гаронну?
– Но, государь, – улыбаясь, ответил маркиз, – ровно ничего! Я спросил шевалье, какого цвета его камзол, и осторожно выразил сомнение в правильности указанного им оттенка…
– Только и всего? – удивлённо спросил Людовик. – Мой милый Суврэ, тут что-то не то!
– Наверное, ваше величество, – вступился кардинал, – в «вежливом» сомнении маркиза заключался какой-нибудь оскорбительный оттенок…
Суврэ вышел из себя. Ему было уже слишком очевидно, насколько кардинал старался во что бы то ни стало утопить его.
– Ваша эминенция совершенно правы, – твёрдо ответил он, – в моих словах был такой смысл, что шевалье оставалось или вызвать меня на дуэль, или уйти осмеянным. Он назвал оттенок своего камзола «бле-де-сиель», а я сказал, что, по-моему, его камзол «бле-де-кур». Всем, кто знает, что этот господин существует исключительно милостями своей любовницы, старухи Бледекур, пользующейся вашим отеческим расположением, кардинал, смысл моих слов ясен. Но если мои слова и были оскорбительны, то разве не оскорбительно было для его величества, что его первый министр и кардинал представляет ко двору его величества столь сомнительную личность?
– Эй, вы! – крикнул гасконец, топая ногой и готовый броситься на маркиза.
– Что такое? – крикнул на него король, вставая с места. – Вы забываетесь в присутствии короля?
– Если король, – в бешенстве ответил ла Хот-Гаронн, – позволяет своим фаворитам оскорблять в своём присутствии дворянина, то у дворянина нет никаких обязанностей по отношению к королю!
– Д'Антен! – крикнул король. – Немедленно отвести этого господина в Бастилию!
Д'Антен крикнул двух дежурных гвардейцев, и гасконца увели.
– Так вот каковы овечки у вашей эминенции? – снова сказал король. – И вы ещё решились требовать самых суровых кар для маркиза де Суврэ? Попрошу вашу эминенцию быть на следующий раз осторожнее как в рекомендации, так и в осуждении. Суврэ совершенно прав: представление ко двору такого господина есть оскорбление для меня!
Как и всегда в таких случаях, кардинал прибегнул к испытанному средству – отставке.
– Едва ли мне придётся впредь испытывать терпение вашего величества, – слащаво запел он, – потому что я с каждым днём чувствую себя всё более слабым и больным…
– Вот что, кардинал, – резко оборвал его Людовик, – если вы на этот раз вздумали завести свою старую песню об отставке, то вы выбрали плохой момент. Я как раз в таком настроении, что легко могу согласиться со слабостью и болезненностью вашей эминенции!
– Пока у меня ещё есть хоть капля силы, она вся принадлежит вашему величеству! – смиренно ответил кардинал, видевший, что сегодня с его величеством творится что-то необычное, а потому обычные меры могут оказаться опасными.
– У вас больше ничего нет для меня, кардинал, на сегодня? – спросил король.
– Нет, я уже всё доложил вашему величеству.
– В таком случае, до свидания! Не смею задерживать долее вашу эминенцию!
Кардинал ушёл, теряясь в догадках, кто произвёл такую волшебную перемену в его застенчивом, робком питомце. [50]
Король и Суврэ остались наедине.
Людовик, красный от неулегавшегося гнева, расхаживал взад и вперёд по кабинету.
– Ты, может быть, воображаешь, что я на самом деле одобряю и извиняю твоё поведение? – крикнул он, останавливаясь перед Суврэ. – Стыдитесь, сударь, вы вели себя как мальчишка. Мне не надо таких друзей, которые готовы в любой момент заводить скандалы, словно подвыпивший мастеровой! Мне надоели вечные пререкания с кардиналом из-за вас всех! В изгнание, сударь, в изгнание! Это – единственное средство исправить вас!
50
Флери был воспитателем Людовика XV в детстве.
Король снова забегал по кабинету. Суврэ молчал. Он знал, что Людовик не умеет долго сердиться и что после такой головомойки вскоре последуют полное прощение и примирение. Но он не мог отделаться от чувства величайшего изумления, охватившего его после сцены короля с кардиналом. Людовик, этот робкий, застенчивый молодой человек, боявшийся кардинала до того, что однажды, когда королева пожаловалась на небрежение Флери к её просьбе, сказал ей: «Милая моя, разве можно просить чего-нибудь у кардинала? Надо либо обойтись своими средствами, либо отказаться от своего желания!» – этот самый Людовик вдруг выпрямился в настоящую царственную величину, дал зазнавшемуся попу истинно королевский отпор!