Елизавета Тюдор
Шрифт:
Новый диалог, завязавшийся между двумя королевами, шел абсолютно вразрез с общественными настроениями. Протестантская Англия имела собственное мнение о Марии Стюарт — «змее, пригретой на груди», и прочих католиках — «опасных волках и изменниках». Убийство Вильгельма Оранского стало сигналом для мобилизации всех протестантских сил. Хотела того королева или нет, ее собирались защищать от невидимых врагов всем миром, а вместе с ней — и протестантское будущее Англии. В этой нервной обстановке среди членов Тайного совета и в высших кругах дворянства зародилась необыкновенная идея: создать что-то вроде круговой поруки — «Ассоциацию» для защиты их королевы от посягательств католиков. Всему дворянству королевства предлагалось подписаться под документом, который гласил, что, если на королеву Елизавету будет совершено покушение в интересах кого-либо из претендентов, не только права такового будут аннулированы, но и он сам будет немедленно казнен «любыми доступными средствами». Это было нечто новое в политической практике XVI
«Ассоциация» имела колоссальный успех, сотни провинциальных джентльменов ставили свои имена на подписных листах. Списки стекались в Лондон, и оставалось только провести идею через парламент, придав ей силу закона.
Мария повела себя великолепно. Она заявила, что сама готова подписать петицию об «Ассоциации», сделав вид, что не понимает, против кого она направлена, и всячески подчеркивая свою лояльность по отношению к Елизавете. Если бы она не кривила душой…
К этому времени разведка Уолсингема опутала ее невидимой паутиной. За французским и испанским посольствами велась неусыпная слежка. Удалось обнаружить секретный канал переписки Марии с французским посольством. Его оставили действовать, но все письма, тайно адресованные Марии, ложились сначала на стол Уолсингема. Скоро он узнал о всех хитростях, к которым прибегала шотландка, чтобы передавать весточки из заточения, — тайнопись, симпатические чернила, позволявшие писать между строк в книгах, записки в башмаках слуг и т. д. Переписка с французским послом была достаточно невинной, но в ней содержались намеки на тайные связи Марии с Испанией и ожидание скорого испанского вторжения в Англию. Худшие опасения англичан относительно испанского «Предприятия» подтверждались.
Зимой 1584/85 года собрался очередной парламент, главной заботой которого стала безопасность королевства. Не без сопротивления Елизаветы «Ассоциация» была им легализована с поправками, поставившими выношенную горячими головами затею на почву законности: в случае насильственной смерти королевы никто не должен был пострадать без суда и расследования его реального участия в покушении. Депутаты и королева расстались, испытывая смутное недовольство друг другом. Она не могла не видеть, что жесткие меры, предложенные парламентом, продиктованы любовью и заботой о ней. Но Елизавета не любила «инициатив снизу», вторгающихся в сферу королевских прерогатив. Парламентарии же не понимали ее медлительности и бездействия перед лицом явной опасности.
Наступил 1586 год, и затянувшиеся отношения двух королев, которые не смогли ужиться на одном острове, близились к развязке. Марию к тому времени перевели под усиленный надзор в Чартли — поместье юного графа Эссекса, пасынка графа Лейстера. Роковой случай послал в руки Уолсингема некоего молодого католика, который прибыл с континента, чтобы установить контакт с шотландкой. Он очень быстро сломался на допросах и согласился помочь контрразведке государственного секретаря создать для Марии новый канал секретной переписки, находившийся под полным контролем Уолсингема. Вскоре к ней стали непрерывным потоком поступать письма, провозимые в замок в бочонках с пивом. Мария поверила в то, что «пивовар» — честный католик, и смело отправляла через него письма, где свободно обсуждала планы испанского вторжения. Этого было вполне достаточно, чтобы склонить общественное мнение к немедленной расправе над ней. Но Уолсингем прекрасно знал, что для его государыни этих доказательств окажется мало. Он ждал момента, когда его добыча поглубже заглотнет наживку и уже не сможет сорваться с крючка. «Наживкой» стала небольшая группа молодых легкомысленных заговорщиков-католиков, вознамерившихся убить королеву Елизавету. Их лидером был Энтони Бабингтон, служивший когда-то у графа Шрусбери и лично знакомый с королевой Марией. Романисты любят изображать его влюбленным в шотландку юным пажом. Однако молодой человек скорее был честолюбцем, чем романтическим героем, и побеспокоился заранее заказать свой портрет, дабы навсегда запечатлеть лик избавителя Англии от «протестантской Иезавели». Уолсингему удалось внедрить провокатора и в этот узкий круг заговорщиков.
Летом 1586 года Бабингтон написал Марии Стюарт, посвятив ее в планы заговора. Шотландка радостно одобрила их и разразилась длинным посланием с инструкциями и советами. Ей казалось, что час осуществить великое «Предприятие» настал. Она доверила письмо «пивовару», не ведая о том, что отправила в его бочонке свой смертный приговор. В начале августа Уолсингем нанес долго готовившийся удар: Бабингтон и его друзья были арестованы, а несколькими днями позже, когда Мария Стюарт под надзором своих стражей отправилась поохотиться, ее бумаги опечатали, а секретарей арестовали.
Когда правительство сделало официальное заявление о раскрытом заговоре, а затем Бабингтона и его шестерых товарищей вздернули на виселицу, сняли с нее еще живыми и четвертовали, Англия вздохнула с облегчением. Страшная опасность была отвращена. Пока подданные ликовали, возносили молитвы и праздновали избавление, правительство спешно принимало меры предосторожности против возможной католической интервенции: за береговой линией и морем установили наблюдение, в графствах вооружали ополчение. Посвященные слишком хорошо знали, что с провалом Бабингтона опасность далеко не миновала.
Судьба Марии, которую теперь называла «убийцей» даже Елизавета, казалась предрешенной. Однако, предвидя множество проблем с судебным расследованием и вынесением приговора иностранной суверенной государыне, королева написала ей личное послание, убеждая шотландку искренне покаяться и признаться во всех грехах, за что ей обещали жизнь и возвращение в Шотландию. Мария, разумеется, подозревала подвох, и не без оснований, так как ее признание могло быть использовано против нее. В ожидании суда ее перевезли в Норземптон в замок Фотерингей.
Трибунал составили члены Тайного совета, тридцать шесть пэров Англии, судьи и ведущие знатоки права. Два дня длилась их дискуссия с Марией о ее подсудности их суду. В истории не было прецедента, чтобы главу одного государства судили за государственную измену монарху другого. С чисто юридической точки зрения парламентский статут об «Ассоциации» был весьма шатким основанием для такого разбирательства, однако исходившая со стороны Марии угроза для дела протестантизма, государства и национальной независимости Англии была столь велика, что юристы как общего, так и канонического права поступились буквой закона ради того, что они считали духом справедливости. Правда, это относилось только к полномочиям суда. В виновности же Марии никто не сомневался. Показания Бабингтона, ее секретарей, письма — все изобличало шотландку в том, что она была прекрасно осведомлена о планах покушения на Елизавету и испанского вторжения. Мария защищала свою жизнь с истинно королевской твердостью и достоинством, но они едва ли могли перевесить уличающие ее доказательства. Суд единогласно признал ее виновной.
Его решение получило еще более широкую поддержку в парламенте, который собрался 26 октября 1586 года. Настроения парламентариев было нетрудно предсказать: они жаждали крови. И их депутация без промедления отправилась в королевскую резиденцию в Ричмонд просить королеву утвердить смертный приговор. Королева Елизавета вышла к ним навстречу, погруженная в глубокую задумчивость. В своей ответной речи она не сразу вспомнила о Марии. В последние годы она и ее подданные часто бывали не в ладу, парламентарии осыпали ее упреками, а она кричала на них, выведенная из себя. Теперь, как стареющие влюбленные, которые, пережив эмоциональное потрясение и напуганные возможностью потерять друг друга, вдруг неожиданно находят новые нежные слова, королева и парламент вновь обрели единство. Она заговорила о той опасности, что они преодолели вместе. Депутаты были тронуты до глубины души, а многие заплакали, когда она сказала: «Это чудо, что я осталась жива, но я благодарю Господа не столько за это, сколько за то, что за двадцать восемь лет моего правления любовь подданных ко мне не уменьшилась… Только ради этого я хочу жить». Не только риторикой были слова этой пятидесятитрехлетней женщины о том, что «жизнь не так мила ей, чтобы ее страстно желать» (последние десять лет могли в кого угодно вселить taedium vitae — усталость от жизни), и что «она не испытывает ужаса перед смертью» (слишком часто она бывала в двух шагах от нее). «Я знаю, что значит быть подданным и что значит быть монархом, что значит иметь хороших соседей и иногда встречать недоброжелателей. Я встречала измену в тех, кому доверяла, и видела, как добро ни во что не ставят». Все это было чистой правдой: ее предавали и друзья, и возлюбленные, и близкие по крови. Вот и теперь речь шла о предательстве ее кузины, но Елизавета не спешила брать в руки меч правосудия. Она выжидала.
В душе она давно решила, что живой Мария всегда будет слишком опасна для нее, и уже была внутренне готова обречь соперницу на смерть (мало кто в Англии не поддержал бы ее решения). Но Елизавета не могла не предвидеть политических последствий этого шага. Казнь шотландской королевы подстегнула бы католиков, и крестовый поход, которого англичане так боялись, мог все же начаться. Как и в случае с Норфолком, Елизавете необходимо было удостовериться, что требование смертного приговора имеет широкую публичную поддержку, и разделить ответственность за столь важное решение с другими, наконец, просто убедиться, что другого выхода не существует. Парламент настаивал именно на этом. Все возможные гарантии безопасности Елизаветы были обсуждены, и все казались недостаточными, пока Мария жива. Королева раскрыла перед депутатами существо проблемы — международный резонанс казни. Что скажут в мире, какие слухи станут распространять ее враги, «если во имя безопасности собственной персоны королева-девственница сможет пролить кровь, более того, кровь своей родственницы»? Несмотря на настойчивость парламента, она все еще не решалась сказать «да»; выражаясь ее собственными словами, ее ответ на их петиции «был безответен».