Елки-моталки
Шрифт:
Она вымыла посуду, воротилась к стану. Евксентьевский сидел у костра и все так же, на расстоянии, рассматривал ногти. Пина не могла удержаться от улыбки.
– Вам весело?
– скривился он.
– Нет. Мне смешно.
– А мне грустно. И там тоже так было, хотя читал я запоем, разыскивая книги, которых никто не знал: Габриеля д'Аннунцио, Отто Вейнингера...
Он как-то сладко произносил эти незнакомые Пине имена, и очень странно было слышать их тут, в тайге, у костра.
– Продолжайте, я слушаю...
– Читал запоем, в кино снимался - среди толпы, конечно. Стихи писал, на гитаре по цифровке учился...
– А кормил вас кто? Отец?
– быстро спросила Пина.
– Разве это так важно, если речь идет о том, чтобы человек узнал человека?
– сказал он, прищурясь.
– По-моему, это очень важно!
– Я думаю, что вы понимаете меня, если...
– А вы сами-то себя понимаете?
– перебила Пина, которой уже надоела эта игра.
– Простодушное деревенское дитя!
– воскликнул Евксентьевский, и Пину взяло зло оттого, что он так ее назвал.
– Разве можно это понять?
– Можно!
– окончательно рассердилась Пина; чувствуя, что победа за ней, она искала какие-то главные слова и не могла найти.
– Я поняла, что вы пустой и скользкий человек, - вот что я поняла! И какое счастье, что есть другие люди! И настоящая жизнь тоже есть! Есть! Со всей ее правдой!
– С правдой?!
– взбеленился Евксентьевский.
– А что вы знаете о ней? Как вас всех газеты равняют! Ну, слушайте тогда, какой я, я - другой! Я ненавижу правду жизни!
Пина испугалась, потому что никогда не слышала, чтобы человек так говорил, но тут же взяла себя в руки. А он, ломаясь, продолжал истерично выкрикивать:
– Да, я обирал отца! Я "туник" и не хочу быть другим! Да, я маклерничал на абстрактных картинах домашней выделки! Да, я был сутенером! Вот она, правда жизни! Эх вы, серые! Правду жизни нельзя знать, ее надо впрыскивать человеку перед смертью, как яд!..
Евксентьевский замолк, как-то сразу сник, потом жалко улыбнулся, но тут же поджал губы. Пина хотела сейчас, чтобы он исчез куда-нибудь. И еще хорошо бы последнее слово оставить за собой. Поднялась, чтоб поскорей на полосу, поближе к людям, и уже спокойно сказала:
– Вы не умеете себя вести. Нельзя публично давить на себе чирьи...
Он дернулся было к ней, но тут послышался говор за кустами. Пожарники. Явились без лопат и топоров, разгоряченные работой. Ели быстро, Пина даже не успевала резать хлеб. Она сидела напротив Родиона, то и дело взглядывала на него, а он уткнулся в чашку, ел сосредоточенно, ровно ничего не замечая. Евксентьевский тоже не отставал от других, и Бирюзов заметил это.
– Может, его варить оставим?
– спросил он, ни к кому не обращаясь.
– Нет, - боязливо оглянулся на Пину Евксентьевский.
– Это как Родион, - вставила она.
– Я никогда не готовил, - признался Евксентьевский.
– Только ел, да?
– Бирюзов не смотрел на него и обращался почему-то к Гришке.
– Интересно, совесть у него есть?
– Рудиментарные остатки, - зло отозвался Евксентьевский.
– Ах, остатки?! Тогда...
– Брось, Саня!
– остановил друга Родион.
– Однако вам, товарищ, на самом деле чем-то заняться надо. Хоть бы мурашей по лесу собрали, что ли?
– И комаров переловить?
– Всем своим видом Евксентьевский старался показать, что понял шутку, осклабился, однако пожарники были серьезны.
– Комаров-то не надо, - посмотрел на него Родион.
Плохой завтрак вышел, с неприятным разговором, а Родион этого не любил. Даже как-то аппетит отшибало. Вот в бригаде Неелова дисциплинка! Рабочие все видят и понимают, посматривают на дядю Федю изредка и молчат, потому что он молчит.
– А в бочаге дым уже стоит, - сменила тему разговора Пина.
– Ветер, что ли, меняется?
– Угу, - подтвердил Родион, поднимаясь. Есть больше не хотелось. Саня! Взрывать не начнем?
– Давай. Сейчас, мужики, каждый берет по ящику - и на полосу.
– А вы со мной на минутку, - поманил пальцем Родион, и Евксентьевский вскочил. Пине было досадно, что Родион совсем не смотрел в ее сторону. Может, она что не так сделала? Украдкой следила, как Родион дернул и опорожнил мешок, взял лопату, широко шагнул в сторону пожара. Он исчез за кустами, так и не оглянувшись. Евксентьевский заторопился следом.
Роса уже сошла, и Родион знал, что теперь огонь ускорится. А какая все же добрая тайга пропадает! Этот лесок не знал ни людей, ни скота, и потому на стволах затесок не было, сухобочин и ошмыгов; и нижние сучья елей никто не обламывал, они рогатинами упирались в землю; и землю тут же топтали меж корней, что лежали сейчас, отдыхая будто, спеленатые мхом. Хорошо еще, эти мхи да хлам не сплошняком и подрост негустой, а то при ветре на верховой бы перекинуло, неостановимый. Неужто раздует ветерок, что неприметно потянул со стороны огня?..
– Понимаете, какое дело, - обратился к Евксентьевскому Родион, когда они уже порядочно удалились от лагеря.
– На пожаре ни один человек, если он шевелится, не должен сидеть так. Как бы вам объяснить? Это у нас закон.
– Я понимаю.
– Тем более что пожар этот...
– Что?
– Идемте-ка глянем.
Они ускорили шаги. У стана дым едва угадывался, а здесь сделался виден. Высокие вершины сосен в лесных просветах затуманились, и небо вдруг изменилось - утратило глубину, посерело. Солнце потеряло свой блеск, будто вобрало в себя лучи и стояло в зыбком желтом круге. Ближе к фронту пожара дым висел поверху, тек и колыхался синими гладкими слоями, то высвечивая золотые стволы сосен, то будто перерезая их. Сосны тут было порядочно. Родион был уверен, что эти высоко поднятые кроны не хватит огнем и биться на полосе будет легче. (В нашей работе надо каждого знать хорошо. А такого узнаешь черта с два! Понять человека можно, если поставить себя на его место и попробовать его глазами на все глянуть. Да что-то с этим так не получается - он изменчивый и какой-то скользкий. Построже с ним надо или полегче? И кто он такой - просто пакостник или опасность в нем есть для тех, кто его сюда выслал? А вообще, если хорошо понять то, что вокруг тебя, можно понять остальное...)