Елки-моталки

Чивилихин Владимир Алексеевич

– Сань!
– очнулся он.
– Огонь-то шалый?

– Метров тридцать в час.

– А воду ты нашел?

– Стоячую, в бочаге. Но ничего водица.

– По какую сторону?

Санька неопределенно махнул рукой.

– Найдем.
– Родион поднялся.

– Походи, походи, - посочувствовал Бирюзов, видя, как Родион жадно оглядывает лес.

Родион с Пиной ушли, а по тропе, что вела к посадочной площадке, начали таскать инструмент, продукты, ящики с аммонитом. Надо было сразу же взять темп - в огневой работе он может выручить, когда уже ничего не помогает. Санька заторопился под ель укладывать взрывчатку. Ступая, как слепец, принес на спине ящик Евксентьевский, остановился, и Бирюзов заметил, что лицо у него застыло.

– Кидай!
– крикнул Бирюзов, но Евксентьевский попятился, съежился весь под нетяжелым своим грузом. Потом попытался снять ящик, перехватил его осторожно, будто там был хрусталь, и замер.

– Быстрей!

Еще поднесли аммонит. Санька шагнул к Евксентьевскому, смахнул груз с его плеч и швырнул ящик под ель. Евксентьевский присел, челюсть у него отвисла. Вокруг засмеялись, и Евксентьевский тоже меленько захихикал, пряча глаза.

Санька закурил, дожидаясь новой партии взрывчатки. Евксентьевский уже осмелел и, когда подошла цепочка рабочих, лихо взялся помогать Бирюзову, перехватывая груз у пожарников. Один ящик развалился от удара, "сосиска" прорвалась, и наружу потек ядовито-желтый порошок. Евксентьевский боязливо потрогал его пальцем, и тут же Бирюзов сунул в этот порошок недокуренную, дымящуюся сигарету. Евксентьевский отпрянул в ужасе. Рабочие, обступившие склад взрывчатки, рассматривали побелевшее лицо чужака и, будто его тут не было, тихо переговаривались:

– Спектакль.

– Зря, пожалуй, Санька так...

– Не дай бог, разрыв сердца - отвечать придется.

– Ничего, пусть привыкают!

– А ты, видать, храбрец!
– обратился Санька к Евксентьевскому.
– А? Ведь эта штука удара не боится и вроде опилок - нарочно не подожгешь. Вот уж к захоронке воспламенительных трубок не подходи, я тебя умоляю. Гремучая ртуть!

– А где она?
– спросил Евксентьевский, озираясь. Он уже оправился от испуга, посматривал на Баптиста и улыбающегося Гришку так, будто бы насмехался над ними.
– Залетели, соколики!

– Иголку сунешь в капсюль, - продолжал свое Бирюзов.
– И поделит тебя на молекулы, а может, и тоньше. Ясно?

– А где они, эти капсюли-то?
– робко подал голос Баптист.

– Покажу, как разгрузимся, - ответил Санька.
– А пока ходите по тропе и ни шагу в сторону, ясно?

– Господи боже мой!
– быстренько проговорил Баптист.
– Куда уж ясней!

– Если ясно, так давай!
– Санька засмеялся, сморщив нос.

Гуськом, след в след, затрусили Евксентьевский и Баптист, рабочие пошли за ними, осуждающе оглядываясь на Саньку, а он смеялся и кивал им головой, будто говоря: ничего, попугать этих дармоедов малость не мешает. Крикнул:

– Главное, мужики, темпа не терять, а то протелишься тут неделю!

На стан пришел Гуцких, и Родион с Пиной вернулись - воду принесли, а Бирюзов заспешил к вертолету, чтобы помочь с разгрузкой.

– Тут сырьевая база двух леспромхозов.
– Гуцких взглянул на толстые стволы сосен и елей, на поднебесные их вершины.

– Чего же они сами не тушат?
– спросил Родион.

– Плачутся - людей нет. Может, все-таки подброшу оттуда.

– Ты мне, Платоныч, моих ребят скорей.

– Сегодня они должны подъехать. Как появятся - сразу. А если не отобьем эти леса, закрывать тут заготовки придется.

– Отобьем, - успокоил Родион.
– Еще не бывало, чтобы не отбили.

– Ну, я поплетусь.
– Гуцких протянул руку.

– Чайку не попьешь, Платоныч?

– Нет, полечу. До завтра!

– Я провожу. А ты, Пина, давай обед налаживай. Картошку тебе сейчас доставим.

– Есть обед!
– козырнула Пина.

Родион и Гуцких пошли к площадке, прислушиваясь, как кричит за кустами Бирюзов:

– А ну, кто поздоровше, бери этот мешок! Палатку кинь - потом поставим. Лопаты, лопаты тащите, мужики! И топоры. Мы сейчас займемся с вами до обеда, чтоб аппетиту прибыло. Тут ведь минуты решают! А то ветер подгонит огонь, шашлыков из нас понаделает - и вся любовь! Быстрей, мужики!

– Забегали!
– обернулся Гуцких.

– У него кто хочешь забегает, - отозвался Родион.
– Агитатор!

– Старшой из него получится, - сказал Гуцких.
– Только б грамотешки еще ему да выдержки побольше... А ты что задумался, Родион?

– Сгорит это все, - Родион широко повел рукой.
– Какой лес! Жалко...

– Конечно, жалко...

– Читал я в книге, Платоныч, все товары на земле дешевеют. И руды, и само золото. Один только лес дорожает.

– Верно.

– Год от года! По всему миру!.. Один лес! А мы, значит, коренное это народное богатство - в дым?

– Не говори...

– Ну ладно, Платоныч, пока!

Отбойной волной вертолет положил на площадке траву, нагнул молодняк, обеспокоил вершины деревьев, поднялся круто и ушел в сторону пожара; треск его скоро помягчел, затих в вышине и дали. Родион не стал дожидаться, когда он растает совсем, двинулся напрямик туда, где уже вступили топоры. Тайга была не молодая, но и в силу пока не вошла. Лес только начал смыкаться поверху, а уж кое-какие деревца теряли кору и хвою, прибаливали у земли, чахли, засоряли все под пологом, изготовившись уже гибелью своей помочь лесу набрать ту мощь, что определена ему природой.

Как раз в этом-то замшелом подлеске и жил огонь, которым держался пожар. Беда еще, что долгими здешними зимами снежные подушки нагружали, калечили молодняк, и некоторые деревца, согнутые еще в раннем детстве, так и не распрямились - стволики вышли слабосильными и льнули к земле. Весь этот нижний ярус леса сжирало огнем. Хорошо хоть, трава уже зеленая пробила, упутала старую, сухую и ломкую, а то бы тут не прошуровать. Надо скорей чистить полосу для взрывчатки.

– Куда? Куда ты швыряешь?
– услышал Родион надсадный голос Бирюзова. Срубил - в сторону пожара кидай, понял? Да под корень ее руби, под корень, она у тебя пружинить не будет. Гляди - укоротишь руку! Эх, японский городовой, пропаду я тут с вами! Ты что, сроду топора в руках не держал? А как же ты жил?

Родион вышел из-за кустов. Евксентьевский двумя руками, по-бабьи держал топор.

– Ну-к, я разомнусь.
– Родион скинул куртку.
– Посторонись-ка!

– Эй, сюда!
– закричал Бирюзов на весь лес.
– Все с топорами - сюда! Живо!

Родион, не торопясь, отстегнул пряжку чехла, достал топор, и он у него заиграл на солнце. Ну! Шагнул вперед, занес топор высоко за голову, а левую руку, ту самую, на которой не было указательного, пустил вперед и в сторону, изготовился. Впереди рос мелкий ельник, редкие березки и осинки, какой-то кустарник плелся. Все это надо было убрать, просечь полосой. Родион пошел. Топор заблестел, зазвенел, описывая кривые круги и для своей секундной работы почти не задерживаясь у земли, где мелькала под лезвием беспалая Родионова рука, что жила будто бы своим отдельным движением, прибирая и отшвыривая в сторону все отсеченное от корней. Славно!