Эллигент
Шрифт:
– Оружие на стол, – произносит Рафи.
Нита подчиняется. Я делаю то же самое. Женщина напротив нас кладет на стол пистолет.
– Кто это? – спрашивает она, кивая головой в мою сторону.
– Мой помощник, – говорит Нита, – Четыре.
– Что еще за Четыре?
Она спрашивает без насмешки, как часто бывает, когда люди интересуются моим именем.
– Имя, которое он получил внутри экспериментального города, – объясняет Нита. – За то, что у него только четыре страха.
Она, возможно, специально представила меня именно таким
– Интересно, – постукивает женщина по столу указательным пальцем. – Ну что же, Четыре, меня зовут Мэри.
– Мэри и Рафи возглавляют повстанческую организацию Среднего Запада, – говорит Нита.
– Когда ты называешь нас «организацией», то кажется, что мы – общество полоумных старушек, собравшихся перекинуться в картишки, – замечает Рафи. – Мы – нечто более серьезное. Наша сеть простирается по всей стране: ячейки существуют в каждом округе, мы имеем региональных надзирателей от Среднего Запада до Юга и Востока.
– А для Запада? – спрашиваю я.
– Пока нет, – ровным голосом отвечает Нита. – Там запущенная территория, города расположены далеко друг от друга, поэтому после войны там никто не захотел жить. Сейчас это дикая земля.
– Значит, то, что они болтают, правда, – произносит Мэри. – Люди в экспериментальных городах действительно ничего не ведают о том, что находится за их границами.
– Конечно, правда, зачем им об этом знать? – иронизирует Нита.
На меня вдруг наваливается усталость, да такая, что веки тяжелеют. За свою короткую жизнь я умудрился стать участником слишком многих восстаний. Сначала – бесфракционники, теперь вот эти «ГП».
– Ладно, хватит обмена любезностями, – говорит Мэри, – перейдем к делу, мы не можем слишком долго не позволять людям заходить сюда, это может вызвать подозрения.
– Ты права, – говорит Нита и смотрит на меня. – Четыре, выйди-ка, проверь, все ли там в порядке. Мне нужно перекинуться парой слов с Мэри и Рафи.
Я не спросил, почему я не могу послушать, о чем она будет с ними говорить. Иначе зачем вообще нужно было приводить меня сюда? С таким же успехом я мог подождать ее на улице. На самом деле я еще не дал ей своего согласия помогать. Так что я просто встаю, забираю свой нож и выхожу за дверь, туда, где человек Рафи охраняет вход.
Драка уже закончилась. Я вижу фигуру, лежащую на асфальте. На мгновение мне кажется, что человек еще шевелится, но потом я понимаю, что кто-то обчищает его карманы. Это уже не человек, это – тело.
– Мертвый, – выдыхаю я.
– Да. У нас так: если ты не можешь защитить себя, то не проживешь и одну ночь.
– Зачем тогда люди приезжают сюда? – хмурюсь я. – Почему они не вернутся в города?
Охранник долго молчит, и я начинаю думать, что он просто не расслышал мой вопрос. Наблюдаю, как вор, вывернув все карманы умершего, украдкой скрывается в одном из близлежащих зданий. Наконец, охранник говорит:
– Если даже ты умрешь, есть шанс, что кому-то до этого будет дело. Рафи, например, или кому-то из других лидеров. В городах, если тебя убьют, всем наплевать, особенно, если ты – «ГП». Самое суровое обвинение, которое когда-либо предъявляли «ГЧ» за убийство «ГП», – непредумышленное убийство. Дерьмо.
– Непредумышленное убийство?
– То есть несчастный случай, – раздается спокойный голос Рафи у меня за спиной. – Намного менее серьезно, чем убийство первой степени. Официально, конечно, мы все равны. Но на практике это далеко не так.
Он становится рядом со мной, скрестив руки на груди. Я смотрю на него и вижу короля, обозревающего свое королевство, которое он считает прекрасным. Потом смотрю на улицу, на разбитый тротуар, на неподвижное тело с вывернутыми наизнанку карманами, на окна, в которых мерцает неверный свет. Но я понимаю, какую именно красоту он во всем этом видит, – свободу. Свободу быть человеком, а не просто «ГП». Когда Эвелин приблизила меня к себе, избавила от власти моей фракции и дала власть мне самому, я подумал, что я свободен. Я ошибался.
– Ты из Чикаго? – спрашивает Рафи.
Киваю, глядя на темную улицу.
– Ну и как тебе здесь? – интересуется он.
– В основном у вас – то же самое, – отвечаю я. – Люди делятся на группы, по тому или иному принципу, и воюют между собой.
Половицы скрипят под ногами Ниты, когда я оборачиваюсь, оказывается, что она стоит позади меня, ее руки засунуты в карманы.
– Спасибо за то, что все устроил, Рафи, – кивает она. – Нам пора.
Мы идем вдоль по улице. Я, напоследок, оглядываюсь на Рафи и вижу, как он вскидывает руку и машет мне на прощание.
Когда мы подходим к пикапу, я снова слышу крик, но на этот раз обиженно поскуливает ребенок. Вспоминаю о том, как сам я, маленький, забивался в свою спальню, вытирая нос рукавом. Матери приходилось сначала чистить манжеты щеткой, прежде чем бросать мои рубашки в стирку. Но она никогда ничего не говорила об этом.
Мы забираемся в пикап. Я настолько устал от мертвящей атмосферы этого места, что с удовольствием думаю о скором возвращении в Резиденцию, где тепло, светло и безопасно.
– Если честно, до меня как-то не доходит, в чем преимущество жизни здесь, по сравнению с жизнью в городах, – говорю я.
– Я только один раз была в городе, в котором не проводится эксперимент, – отвечает Нита. – Там есть электричество, но оно – по расписанию, и каждая семья получает его только на несколько часов в день. То же самое с водой. И очень много преступлений, в которых обычно обвиняют генетически поврежденных. Полиция существует, но она ни с чем не способна справиться.
– Получается, что Резиденция самого Бюро, – размышляю я вслух, – лучшее место для жизни.
– С точки зрения доступа к ресурсам, может быть, – соглашается Нита. – Но в Бюро действует та же подлая социальная система, просто заметить ее немного сложнее.