Элмер Гентри
Шрифт:
От церкви он не ожидал ничего хорошего. Еще не видя ее — она была скрыта от него зданием школы, — он был уверен, что это какая-нибудь уродливая коричневая громадина с бревенчатыми подпорками.
Он был приятно изумлен — он был горд, как достойный гражданин, избранный мэром, когда подошел поближе и увидел симпатичную маленькую церковку, крытую серой дранкой, увенчанную скромным шпилем и обрамленную подстриженными газонами и цветочными грядками. Радостно возбужденный, вступил он внутрь, и навстречу ему повеяло затхлым могильным запахом, свойственным всем пустым церквам.
Внутри было тоже очень мило. На первый взгляд здесь могли поместиться человек триста. Светло-желтые
Элмер продолжал исследовать свои владения. Просторное помещение для воскресной школы, подвальный этаж, заставленный столами, кухонька. Все уютное, обжитое, во всем обещание дальнейшего роста.
Вернувшись в главный церковный зал, он заметил красивый витраж. Сквозь чистые стекла окон ему приветливо кивали клены…
Он обошел здание кругом, и внезапно его охватило мистически-гордое, пьянящее чувство собственника. Это все — его, это принадлежит ему и уже поэтому прекрасно! Как ласкает глаз мягкий серый тон кровли! Какой изящный шпиль! Что за великолепный клен! А какая прелесть эта цементированная дорожка! И превосходная новая урна! Как красива доска для объявлений — и на ней вскоре засияет его собственное имя! Его владение, которым он волен распорядиться как ему угодно! И — уж будьте уверены — он совершит здесь прекрасные дела, большие дела, вдохновенные! Теперь, когда он вновь обрел цель жизни, он уже ни за что не даст увлечь себя низменным страстям — гордыне, любовным приключениям… Его собственность!
Он снова вошел в церковь, величаво опустился по очереди в каждое из трех кресел перед алтарем, которые, как он думал в детстве, были предназначены для святой троицы. Затем он встал и, опершись руками о кафедру, прогудел, обращаясь к почтительно внимающей толпе молящихся (Ого! А сколько стоят в проходах!):
— Братья мои!
Он переживал такой подъем, какого не испытывал со времен Шэрон.
Он начнет сызнова — он уже начал, клялся он себе. Довольно лжи, обмана, хвастовства! Этот городок, быть может, и скучноват, но он, Элмер, оживит его, возродит к новой жизни, вдохнет в него свою душу! Да, так будет! Жизнь распахнулась перед ним — чистая, радостная, зовущая на высокий подвиг, достойный рыцаря христианства. О да, когда-нибудь он станет епископом, но даже и это пустяк в сравнении с той победой, что он одержал над низменными сторонами собственной натуры.
Он опустился на колени и, смиренно, умоляюще раскинув руки, стал молиться:
— Господи боже, ты, что снизошел ко мне, недостойному, распахнув предо мною врата царства твоего, ты, что открыл мне в эту минуту вечную радость праведной жизни, помоги мне остаться цельным и чистым и да пребудет во всем воля твоя. Аминь.
Он стоял у кафедры со слезами на глазах, так сильно сжимая мясистыми пальцами кожаный переплет
Дверь в дальнем конце зала отворилась, и на пороге в лучах июньского солнца возникло видение…
Впоследствии он припомнил двустишие, которое сохранилось в его памяти со времен колледжа — такой предстала перед ним молодая женщина, смотревшая на него от дверей.
Увенчана спокойною листвою, Бледна, она в дверях твоих стоит.Она была моложе его, но в ней чувствовалась ясная зрелость, горделивая грация. Стройная, но с высокой грудью, она обещала в будущем пополнеть. Лицо очаровательное, с широким лбом, доверчивыми карими глазами, гладко причесанные каштановые волосы. Свою соломенную шляпку, украшенную розами, она сняла с головы и раскачивала в большой и изящной руке.
…Девственно-прекрасная, статная, добрая, бесконечно великодушная.
Она невозмутимо подошла к кафедре и, протянув руку, воскликнула:
— Вы преподобный Гентри, да? Я так горда, что первая приветствую вас тут, в церкви. Я — Клео Бенем, регент хора. Папу вы, наверное, уже видели? Он здесь попечитель. И владелец магазина.
— Да, вы первая встретили меня добрым словом, сестра Бенем. Страшно рад познакомиться. А ваш отец любезно пригласил меня сегодня ужинать.
Они церемонно пожали друг другу руки и, улыбаясь, сели на первой скамье. Он сообщил ей, что у них, несомненно, «произойдет великий религиозный подъем», а она рассказала о том, какие милые люди здесь в приходе, в городке, во всей округе. А ее порывисто вздымающаяся грудь сказала ему другое: что она, дочь местного магната, влюбилась в него с первого взгляда.
Клео Бенем провела три года в женском колледже города Спарты, занимаясь игрой на фортепьяно и органе, французским языком, английской литературой (тщательно процензурированной) и изучением библии. Вернувшись в Банджо-Кроссинг, она с жаром отдалась церковной работе. Она играла на органе, проводила спевки хора; преподавала самым младшим в воскресной школе, убирала церковь к пасхе, к похоронам, к дню всех святых.
Ей было двадцать семь лет — на пять лет меньше, чем Элмеру. Да, она не отличалась особой бойкостью в тех беседах, что ведет молодежь летними вечерами на крылечке; в тех редких случаях, когда она позволяла себе согрешить против церковного учения и потанцевать, она танцевала тяжеловато; да — в ней была та целомудренная скованность, которая отпугивала грубоватых юнцов Банджо-Кроссинга, — но при всем том она была красива, добра, а у ее отца, по слухам, имелось семьдесят пять тысяч долларов, и ни цента меньше. Поэтому почти все женихи, как в Банджо-Кроссинге, так и в его окрестностях, пытались сделать ей предложение.
Мягко и сочувственно, она отказывала всем — одному за другим. Брак, по ее понятиям, был таинством, она должна стать подругой человека, который «творит добро в этом мире». «Добро» же, как она считала, творят врачи и священники.
— С твоим духовным образованием ты будешь идеальной женой для священника, — твердили ей подруги. — И музыка! Просто прелесть! Ты бы ему так могла помочь!
Но ни один свободный пастор или врач не попался до сих пор, и Клео, слегка растерянная, продолжала жить в одиночестве, жадно лаская детей своих подруг и с каждым годом все более страстно отдаваясь духовной музыке и горячим одиноким молитвам.