Элоиза и Абеляр
Шрифт:
Абеляр сумел проявить себя истинным духовным наставником, поскольку ему удалось избавить Элоизу от чувства вины, весьма тяготившего ее. Ибо она не только считала себя виноватой («Да будет угодно Небу, чтобы я понесла за свой грех достойное наказание, чтобы могла принести достойное покаяние… чтобы те страдания, что претерпели вы в вашем теле, я, как было бы справедливо, претерпевала в уничижении души моей на протяжении всей жизни»), но она еще почти впадает в отчаяние, а это грех с точки зрения христианства. «Если действительно надобно показать во всей наготе слабость моего несчастнейшего и ничтожнейшего сердца, то я должна сказать, что не нахожу в себе такого раскаяния, которым могла бы умилостивить Господа, я не в силах удержаться от того, чтобы постоянно не обвинять Его в неумолимой и немилосердной жестокости из-за того оскорбления, коему вы подвергались, и я все более и более оскорбляю Его своим непокорным ропотом, ибо
Вот то зло, что живет в Элоизе, зло, которое она выставляет напоказ в следующем отрывке: «Любовные наслаждения, которым мы предавались вместе, были для меня столь сладостны, что я не могу заставить себя ни изгнать из моей памяти воспоминания о них, ни запретить себе любить вспоминать о них. Куда бы я ни обратила свой взор, они тотчас же являются перед моими очами и будят во мне желания. От этих призрачных видений меня не избавляет даже сон. Даже во время обедни, когда молитва должна быть особенно чистой, эти непристойные видения завладевают моим несчастным сердцем с такой силой, что я бываю более поглощена этими мерзкими гнусностями, чем молитвой. Я должна была бы сокрушаться и стенать по поводу содеянных мной ошибок и преступлений, я же вздыхаю о тех, что я не совершила и не могу уже совершить». А далее следует заключение: «Люди превозносят мое целомудрие, мою нравственную чистоту, а все потому, что не ведают о моем лицемерии». Страдания Абеляра прекратились, но Элоиза всем телом, и всем сердцем, и всей душой ощущает нестерпимую боль утраты, боль, причиняемую ей осознанием того, чего она лишилась.
И вновь здесь Абеляр выступает как замечательный духовный наставник, как руководитель человеческих душ. Неумолимо суровый тогда, когда жалобы Элоизы «истекали» через край чувственностью, столь же он выказывает доброту и понимание теперь, когда читает признания женщины, терзаемой угрызениями совести. В его ответе мы не найдем ни следа упреков или возмущения, а встретим лишь слова утешения: «Что касается вашего отказа принимать похвалы, расточаемые вам, то я его одобряю, вы тем самым показываете, что вы тем более достойны сих похвал». Он возвращается к теме понесенного им наказания и к теме Божественной милости и долго рассуждает о благотворности той внутренней борьбы, что происходит в душе Элоизы: «Господь одним ударом охладил во мне весь пыл сладострастия, сжигавший меня, ибо таков был эффект наказания, коему подверглось мое тело. Тем самым Господь уберег меня от грехопадения. Для вас же Господь, предоставив самой себе вашу молодость, оставив вашу душу во власти вечных искушений телесных страстей, для вас Господь уготовил терновый венец мученичества. Хоть вы и отказываетесь это слушать и хоть вы и запрещаете мне это говорить, однако же истина совершенно очевидна, и состоит она в следующем: тому, кто ведет борьбу неустанную, венец и принадлежит». И он предлагает Элоизе вступить в тот мистический брак, в котором соединяются достоинства, заслуги и страдания: «Я не сетую на то, что мои заслуги умаляются, в то время как ваши возрастают, ибо мы составляем единое целое во Христе; по закону о браке мы есть единое тело». Итак, видениям плотских утех, которые терзали Элоизу, как следовало из ее жалоб, Абеляр противопоставляет иную картину: картину добровольного мученичества, принятого ради блага двух супругов.
Выводы Абеляра полностью противоречат выводам Элоизы. Она заканчивала свое послание признанием совершенно откровенным: «Господу ведомо, что я на протяжении всей моей жизни до сего дня более всего опасалась оскорбить вас, нежели Его, и больше желаю угодить вам, чем Ему», — на что Абеляр отвечает: «Господь уже предуготовил условия, при коих мы должны вместе вернуться к Нему; действительно, если ранее нас бы не соединили узы брака в единое целое, то вы, после моего удаления от мира, под влиянием советов ваших родных и под воздействием притягательной силы телесных наслаждений, остались бы в миру. Удостоверьтесь же в том, как Господь позаботился о нас».
Неважно, чего они желали оба, — Господь привел их туда, куда они сами бы не попали…
Абеляр не ограничивается увещеваниями. Он был слишком типичным представителем своей эпохи, чтобы не призвать Элоизу последовать чьему-либо примеру; себя он охотно сравнивал с Оригеном и в данном письме возвращается к этому сравнению. Ориген был евнухом; как гласит легенда, он сам изуродовал свое тело, восприняв буквально фразу
Письмо свое Абеляр завершает настоятельным требованием, чтобы Элоиза обращалась к Небесам с молитвой о нем, Абеляре, хотя она и не считает себя достойной столь почетного поручения; далее он приводит текст молитвы.
Молитва эта слишком характерна, чтобы мы могли пренебречь ею.
«Господи, Ты, который с самого начала сотворения мира создал женщину из ребра мужчины и установил великое таинство брака, Ты, оказавший женщине честь и вознесший ее на такую высоту, Ты, снизошедший к просьбе женщины и творивший чудеса во время свадьбы в Кане Галилейской, Ты, Своей волей даровавший мне исцеление от моей невоздержанности и слабости, не отвергай молитв Твоей служанки. Я униженно изливаю их у ног Твоих, о Божественный Владыка, чтобы Ты простил грехи мне и моему возлюбленному. Прости, о Господь Доброты… нет, что я говорю?! Прости, о Ты, кто есть сама Доброта, прости нам наши столь великие преступления, и пусть Твое бесконечное несказанное милосердие будет равно множественности наших грехов. Ты соединил нас, Господи, и Ты разлучил нас, когда на то была Твоя воля. Так заверши же сегодня милосердно и с состраданием то, что Ты милосердно и с состраданием начал. Соедини тех, кого Ты разлучил на один день в этом мире, соедини их в Себе навечно на Небесах, о Ты — наша надежда, Ты — наш удел, Ты — наше упование, Ты — наше утешение, да будешь Ты благословен во веки веков. Аминь».
Именно этой молитвой завершается этот взрыв любви, так как любовная переписка закончилась вторым ответным посланием Абеляра. Вообще-то это было вполне в духе времени… Разве самые известные, самые прославленные трубадуры не заканчивали свои дни в аббатствах? Бернар де Вентадорн — в аббатстве Далон, где в конце своей бурной жизни нашел себе убежище и покой Бертран де Борн; Пейр Овернский — в аббатстве Гранмон, Фульхерий Марсельский — в Тороне, откуда он отправился в Тулузу, чтобы занять кресло епископа; и здесь мы упомянули только самых известных…
Духу того времени соответствуют и обращения, которыми начинаются эти послания; по ним одним, даже если бы оказались утрачены тексты самих посланий, можно было бы судить об их содержании. В тот период существовало совершенно особое искусство речи. В качестве терминов выбирали тогда слова, выразительные сами по себе, а это требовало определенного постижения искусства слова, что проявлялось даже в повседневной жизни, например в форме прозвищ: так, одного короля Англии в народе называли Бо-Клерком (красивым клириком), другого — Кур-Мантелем (коротким плащом), а третьего — Плантагенетом (от латинского названия дрока — Planta genista — так как основатель династии Плантагенетов Готфрид Красивый любил украшать свой шлем веточкой дрока). Прозвище служило характеристикой того или иного человека в разговорной речи, подобно тому, как в письме личность бывала засвидетельствована печатью, а на турнире рыцаря характеризовали его доспехи, украшенные родовым гербом. Привычка давать прозвища, сегодня практически исчезнувшая, изжитая, до недавнего времени еще существовала во Франции в сельской местности; можно смело утверждать, что эта черта средневековой жизни все же сохранилась и в наши дни, потому что прежние прозвища превратились в наши фамилии.
Развитию искусства языка в том, что касается сочинений XII века, способствовали лаконичность и поэтичность распространенного тогда латинского языка (так называемой народной латыни), который очень сильно отличался от латыни классической. Вот откуда Элоиза черпает свои столь многозначительные, столь красноречивые, очень краткие выражения, которые даже Октав Греар, несмотря на всю свою искушенность и свой талант в искусстве перевода, сумел в точности передать только при помощи очень длинных и развернутых описаний.
Обращение в первом письме — своеобразный маленький шедевр, ибо каждое слово заключает в себе как бы эхо, отзвук одного из эпизодов очень печальной жизненной истории:
Domino suo, imo patri; Conjugi suo, imo fratri; ancilla sua, imo filia; ipsius uxor, imo soror; Ab'elardo Heloissa. Господину, или, вернее, отцу; супругу, или, вернее, брату; его служанка, или, вернее, дочь, его супруга, или, вернее, сестра; Абеляру Элоиза.