Элоиза и Абеляр

Перну Режин

К тому же в ответном письме философа нет и тени упрека. Абеляр — и в этом заключается его величие — не снисходит до уровня обычной, обыденной морали. Он не разыгрывает из себя оскорбленную добродетель, он понял, что в человеческом плане любовь, выказанная Элоизой, настолько огромна и драгоценна, что способна однажды, в один прекрасный день, обратиться, то есть устремиться к Нему, к Тому, Другому, как именуют Господа, дабы не упоминать Его имени всуе. Причем Абеляр полагал, что обращение это уже произошло.

«Если с той поры, как мы с вами покинули все мирское ради Господа, я еще не обратился к вам ни с одним словом утешения, то причину сего надобно искать не в моем к вам небрежении, а в вашей мудрости, к коей я всегда питал полнейшее доверие и на которую всегда абсолютно полагался. Я никак не думал, что какая-либо помощь необходима той, кого Господь облагодетельствовал всеми дарами Своей милости, той, что своими речами, своим примером способна сама просветить помраченные умы, укрепить слабые души, обогреть тех, чьи сердца охладевают». Этих нескольких вступительных строк из письма Абеляра достаточно, чтобы понять: вся переписка пойдет на совсем ином, более

высоком уровне, чем тот, что задан письмом Элоизы; вероятно, можно было бы предположить какое-то недоразумение, если бы каждое выражение не было тщательно выверено, а предполагаемый эффект этого послания не был бы столь же тщательно рассчитан. Именно такие приемы обеспечивали Абеляру успех как преподавателю, и здесь явно использованы приемы талантливого педагога; итак, преподаватель обращается с наставлением к хорошему ученику, и, зная, чего от него можно ожидать, он обращается к тому, что есть в этом ученике лучшего, — это не выговор, не нагоняй, не суровое предупреждение, нет, это призыв, это поучение, это проповедь, рожденная самыми благими намерениями. Что сделала бы Элоиза с письмами или наставлениями Абеляра, она, демонстрировавшая столь великое усердие и столь великую осторожность при управлении монахинями, которых ей вверили? И Абеляр в одной фразе напоминает Элоизе и о своем сане настоятеля, в котором пребывал недавно, и о ее сане аббатисы, в котором она продолжает пребывать. Вот таким образом он перемещает их обоих из прежнего состояния любовника и любовницы в состояние реальное, в состояние текущего момента, из чего следует вывод, что она — аббатиса недавно созданного монастыря, а он — аббат и потому не может ничего иного, кроме как обратиться к ней с чисто духовными увещеваниями. Но Абеляр живо ощутил, какое отчаяние скрывалось за строками послания Элоизы, и потому он произносит слова, которые, на наш взгляд, не представляют собой «категорический отказ»: «Однако если вы в вашем смирении и покорности судите об этом иначе и если вы испытываете нужду в нашем наставлении и в наших письменных советах, даже в вопросах, относящихся к Небесам, то напишите нам, насчет чего вы желаете, чтобы я вас просветил, и я отвечу вам тогда тем способом, что дарует мне Господь».

Тем самым он изменяет ситуацию на прямо противоположную: по толкованию Абеляра, если Элоиза и требует от него писем, то делает она это якобы из смирения и покорности; в этих посланиях предметом обсуждения могут быть только «вопросы, относящиеся к Небесам», и в ответах — Абеляр вовсе не отказывается отвечать — могут обсуждаться только вопросы, способные заинтересовать их обоих в равной мере, то есть те, что касаются их внутренней жизни. Отныне и впредь невозможно никакое недоразумение, невозможна никакая ошибка, ибо точно и четко определены два уровня переписки, подобно тому, как в музыке регистры на нотном стане обозначают нотными ключами, скрипичными и басовыми, и надлежит придерживаться указанного.

После такой преамбулы послание можно бы и не продолжать, если бы Абеляр далее не стал развивать в том же тоне и на том же уровне темы, особенно дорогие сердцу

Элоизы, темы, касавшиеся их взаимоотношений и опасностей, что могли грозить тогда его особе; он просит ее молиться за него, ибо ему ежедневно и ежечасно грозят опасности, а «Господь благосклонен к тем молитвам, что возносят женщины за тех, кто им дорог, и к молитвам супругов о супругах». Далее Абеляр приводит примеры из Библии, свидетельствующие о том, какой великой силой может обладать молитва, — иногда молитва способна изменить ход событий. Один из приведенных им примеров особенно важен: это история дочери Иеффая. Надо сказать, что эта библейская история вдохновила Абеляра на создание одного из самых его прекрасных стихотворений, так называемого плача, жанра, получившего широкое распространение в поэзии трубадуров. Известно, что Иеффай, персонаж из Ветхого Завета, «после произнесения неразумного обета еще более неразумным образом исполнил сей обет, принеся в жертву собственную дочь». Напомним, что этот человек, собираясь на битву с врагами, дал обет в случае победы принести в жертву первого, кто выйдет из его дома ему навстречу. Как сказано в Книге Судей Израилевых, одержал Иеффай победу, «и вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами». Этот намек на принесение в жертву человека очень дорогого и любимого, существа невиновного, для Элоизы, как, впрочем, и для самого Абеляра, был весьма прозрачен. Тема эта получит дальнейшее развитие в стихотворении Абеляра, в котором раскрылись таланты, прославившие Абеляра при жизни.

Абеляр на этом не останавливается, а продолжает рассуждать о силе молитвы и приводит доказательства того, что молитвам женщины Господь внимает: «Вам надобно лишь просмотреть Новый и Ветхий Завет, и вы найдете там свидетельства того, что самые великие чудеса воскрешения из мертвых были совершены исключительно или преимущественно перед взорами женщин, были совершены ради них или над ними». Далее в качестве примера Абеляр упоминает о вдове из Наина и о двух сестрах Лазаря — Марфе и Марии.

Наконец после пространных общих рассуждений Абеляр обращается лично к Элоизе: «Обращаюсь к тебе одной, к тебе, чья святая непорочность, совершенно очевидно, обладает великой силой перед Господом, к тебе, которая первой должна оказать мне помощь в испытаниях и бедствиях, преследующих меня». Итак, вся любовь Элоизы должна быть сосредоточена и высказана в молитве за него, которую Абеляр просит возносить Богу, молитве, которая представляется ему единственно возможной формой взаимоотношений. На этом он завершает свое послание, напомнив о том, что в Параклете она и другие монахини в те дни, когда он бывал там, ежедневно в положенные часы завершали молитвы особой молитвой за того, кто был основателем их монастыря, то есть за него, за Абеляра. Далее он советует им читать молитву, еще более уместную в данных обстоятельствах: «Не оставь меня, Господи, Отец и Владыка жизни моей, чтобы не пасть мне перед моими противниками и чтобы не радовался враг мой моей погибели. Охрани,

Господи, Твоего раба, возлагающего на Тебя надежды…» И наконец, Абеляр сообщает Элоизе о своей последней воле, о своем последнем желании, которое надлежит исполнить после его смерти: «Тело мое, где бы оно ни было погребено или брошено, пусть будет вашими заботами, умоляю вас, перенесено на ваше кладбище, чтобы вид моей могилы побуждал наших дочерей, наших супруг во Христе, чаще возносить за меня молитвы к Господу». Призыв возвыситься над чисто человеческой земною любовью не мог быть выражен ясней и полней. «О чем еще я прошу вас более всего и прежде всего, так это о том, чтобы вы пеклись о спасении моей души столь же рьяно, как вы сейчас заботитесь о моем теле, терзаясь от того, что ему грозят опасности».

«Такова по сему поводу жалоба нашей Элоизы, которую она произнесла передо мной и которую она часто повторяла себе самой: „Если не может быть спасения без раскаяния в грехе, совершенном прежде, то нет для меня никакой надежды. Ибо радости, что мы вкушали вместе, были мне столь сладки, что при воспоминании о них я испытываю лишь удовольствие“».

Несомненно, по мысли Абеляра, диалог был закончен навсегда. Чего же еще желать? Письмо в ответ на письмо, просьба в ответ на просьбу… Он сумел с бесконечным тактом сгладить все, что в исполненном отчаянии послании Элоизы говорило о страданиях и страсти; крик души под его воздействием превращался в молитву; Абеляр полагал, что он обладает достаточной властью над душой Элоизы, чтобы убедить ее в необходимости верно следовать тем путем, который он для нее начертал и который он ей указал. Разве не объяснил он ей, как ненадежна и подвержена случайностям жизнь того, кого она любила, разве не направил он ее внимание, сосредоточенное на его персоне, на путь, более соответствовавший реальностям земным и небесным?

Но Абеляр не подумал о том, что тем самым он дал повод для других тревог, которые могли стать — и стали — источниками новых излияний чувств. Невозможно читать письмо Элоизы, не учитывая, какой ответ ей предстояло получить от Абеляра, и наоборот, — ведь если в первых письмах два уровня общения были еще различны и разницу эту легко заметить, то совершенно ясно, что впоследствии, при продолжении переписки Абеляр волей-неволей был вынужден «снизойти» до уровня Элоизы и согласиться на ее условия и на ее уровень.

Второе свое письмо Элоиза начинает с того, что еще раз демонстрирует свое искусство, чисто женское, которое может повергнуть «партнера» в замешательство; здесь она проявляет себя почти как светская женщина, мирянка, — владея ситуацией, в которой многие представительницы ее пола почувствовали бы себя весьма затруднительно, она вдруг принимается умело разбирать эпистолярный стиль того, кто написал ей письмо: «Удивляюсь я, о мой единственный, что вы, пренебрегая правилами эпистолярного стиля и пренебрегая естественным порядком вещей, взяли на себя смелость в самом начале письма, в приветствии, поставить мое имя прежде вашего, то есть поставить женщину впереди мужчины, жену — впереди мужа, служанку — впереди хозяина, монахиню — впереди монаха и священника, диаконису — впереди аббата». Правда, эта искусственная уловка как бы маскирует еще один ловкий ход Элоизы: ведь она, приводя целый ряд антитез, незаметно, но упорно противопоставляет себя Абеляру. И надо заметить, ее униженная поза смиренной просительницы (это она подчеркивает постоянно) представляет собой не что иное, как еще один способ требовать своего; ведь что бы ни случилось, перед Богом и людьми они — муж и жена, и что бы ни случилось, тот уровень, на который Абеляр отказался спуститься, все же их общий уровень. Кстати, у Абеляра не было никаких иллюзий по поводу истинного значения сего «протеста»: «Относительно той формулы приветствия, прибегнув к коей, я, по вашим словам, нарушил установленный порядок, то я всего лишь, поймите это, сделал все так, чтобы это было сообразно вашей мысли. Разве не существует общественного правила и разве не сказали вы сами, что при написании некоему лицу, занимающему по отношению к нему вышестоящее положение, человек указывает имя этого лица первым? Итак, знайте же, вы для меня — лицо вышестоящее, вы стали моей повелительницей, став супругой моего Владыки».

По поводу этого первого вопроса, вроде бы незначительного и не таившего в себе никакой опасности, Абеляр пустился в долгие рассуждения и привел пространное описание Христовой супруги из Священного Писания. «Правда, — пишет он, — слова эти употребляют обычно при описании души созерцательной, проводящей жизнь в молитвах и самосозерцании, которую и именуют особо супругой Христа. Однако же само монашеское одеяние, которое вы носите, свидетельствует о том, что они совершенно точно приложимы и к вам». Еще и еще раз возвращаясь к образу, довольно часто фигурировавшему в письмах и высокодуховных беседах того времени, Абеляр восклицает: «Сколь счастливые изменения претерпели супружеские узы! Вы, когда-то жена несчастнейшего из людей, оказались вознесены и удостоились чести разделить ложе с Царем царей, и эта беспримерная, не знающая себе равных честь поставила вас не только выше вашего первого супруга, но и выше всех служителей этого Царя царей». Под пером Абеляра теснятся образы из Песни песней — на протяжении всего XII века эта замечательная библейская поэма как бы лежала в основе всех сочинений, посвященных проблеме милосердия и божественной любви.

«Еще одно, — пишет далее Элоиза, — удивило и взволновало нас. Ваше письмо, которое должно было принести нам некоторое утешение, только усилило нашу боль, рука, которая должна была бы осушить мои слезы, только поспособствовала тому, чтобы этот источник забил с новой силой. Кто из нас смог бы без слез, в самом деле, выслушать то, о чем вы пишете в конце письма: „Если случится так, что Господь предаст меня в руки моих врагов и если мои торжествующие победу враги предадут меня смерти…“ Избавьте нас от слов, которые делают несчастнейшими тех, уже и так столь несчастных женщин, не отнимайте у нас до смерти то, чем мы только и живем». На что Абеляр ответил так: «Почему вы обвиняете меня в том, что я позволил вам разделить мои тревоги, если это вы сами своими настоятельными просьбами заставили меня это сделать!»