Элоиза и Абеляр
Шрифт:
«Однажды во время чтения мне случайно попалась на глаза одна фраза из отрывка труда Беды Достопочтенного „Деяния апостолов“, в которой автор утверждал, что Дионисий Ареопагит был не афинским, а коринфским епископом. Это мнение вызвало живейшее беспокойство монахов аббатства Сен-Дени, похвалявшихся тем, что основатель их монастыря, некто Дионисий, и был тем самым Дионисием Ареопагитом». Следует признать, что Абеляр обладал прямо-таки способностью, талантом, даром создавать и плодить себе врагов, и вот, побуждаемый этим своим талантом, он прикоснулся, и прикоснулся довольно грубо, к старой, но плохо затянувшейся ране, образовавшейся еще во времена правления династии Каролингов. За три столетия до Абеляра аббат Хильдоний, духовник короля Людовика Благочестивого, самовластно правивший аббатством более сорока лет (814–855), взвалил на себя тяжкий труд доказательства тождества трех личностей: Дионисия, члена ареопага, который, как свидетельствуют «Деяния апостолов», был обращен в христианскую веру апостолом Павлом; Дионисия, первого проповедника, принесшего христианство в так называемый Парижский регион, его останки покоились под главным алтарем аббатства, и, наконец, автора труда под названием «Небесные иерархии» — персонажа весьма загадочного, которого сегодня называют псевдо-Дионисием. Самый старый манускрипт, содержащий произведения этого третьего Дионисия, дошедший до мыслителей Запада, был передан на хранение в аббатство Сен-Дени, и аббат Хильдоний сам
Итак, совершенно ясно, что ставить под сомнение личность Дионисия Ареопагита в монастыре Сен-Дени означало накликать на свою голову бурю. И она тотчас же грянула: «Я ознакомил некоторых братьев из числа окружавших меня с отрывком из труда Беды, противоречившим нашему мнению; и тотчас же они, придя в негодование от возмущения, воскликнули, что Беда был лжецом и что они считают гораздо более достойным доверия свидетельство Хильдония, их аббата, — он долго путешествовал по Греции ради интересующего нас факта и установил истину, вследствие чего совершенно устранил все сомнения в своем жизнеописании Дионисия Ареопагита». От Абеляра потребовали, чтобы он сказал, кто, по его мнению, имел больший авторитет в данном вопросе — Беда или Хильдоний, и Абеляр усугубил свое положение, высказавшись в пользу Беды. В монастыре всех охватило страшное волнение. «Придя в сильнейшее раздражение от ярости, они начали кричать, что я всегда был настоящим бедствием для нашего монастыря, злейшим его врагом, что я предатель и по отношению ко всему королевству: я пытаюсь отнять у него честь, коей оно особенно дорожило, отрицая тот факт, что Ареопагит был его покровителем». Обо всем происшедшем поспешили сообщить аббату, и тот очень дурно воспринял известие о ссоре. «Перед всеми собравшимися по его зову он осыпал меня жестокими угрозами, объявил, что немедленно направит меня к королю, чтобы тот покарал меня как человека, покусившегося на славу королевства и поднявшего руку на его корону. Затем он повелел следить за мной и стеречь меня, пока меня не передадут в руки короля».
Дело оказалось в буквальном смысле государственной важности, ведь Абеляр поставил под сомнение то, что мы в наши дни назвали бы национальной славой. Вероятно, можно было бы поразиться тому, что король сочтет для себя возможным вмешаться в какой-то спор по столь ничтожному поводу, если не знать, что представляла собой королевская власть во времена Абеляра. Людовик VI пользовался реальной властью только в своем домене, простиравшемся между Орлеаном и Санлисом и включавшем Париж, где королю принадлежал, по сути, один дворец; на всем остальном пространстве королевства король имел лишь право сюзеренитета, то есть право сеньоральной власти над феодалами, которым в основном принадлежало больше прав, чем ему, и гораздо большие доходы; но как бы взамен король принимал активное участие во всем, что имело касательство к жизни его домена, то есть его вотчины, а монастырь Сен-Дени был частью этого домена. Среди всех аббатств, находившихся в пределах королевского домена, именно это аббатство пользовалось особым вниманием и расположением короля, ибо это была жемчужина его короны. Король провел в этом аббатстве большую часть детства и не раз объявлял во всеуслышание, что желал бы умереть именно там. Вот почему нам представляется весьма вероятным, что настоятель монастыря Сен-Дени мог без особого труда убедить короля строго наказать Абеляра — человека, чей скандальный образ жизни давно стал предметом пересудов, человека, своими воззрениями и действиями способствовавшего тому, что его осудили за ересь, человека, сейчас причиняющего ущерб доброй славе королевского аббатства, а это представляет собой почти преступление, и не какое-нибудь пустяковое, а оскорбление величества.
Абеляр счел за лучшее не дожидаться королевского вердикта. При содействии нескольких монахов, проникшихся к нему жалостью, он следующей ночью тайно бежал из монастыря Сен-Дени и отправился искать себе убежище во владениях Тибо, графа Шампани. Там, в городке Мезонсель-ан-Бри он уже преподавал ранее и был вынужден его покинуть только по причине осуждения на Суассонском соборе. Приняли Абеляра там радушно и благосклонно. «Я был немного знаком с самим графом. Он был наслышан о моих бедствиях и сочувствовал мне». Абеляр вначале провел какое-то время в замке в Провене, в старом дворце графов Шампани, от которого ныне остались развалины, что находятся неподалеку от церкви Сен-Кириас (один из залов, сегодня оказавшийся под землей, и часть капеллы в романском стиле); в те времена над дворцом царил донжон, который народная фантазия, желавшая во всем видеть наследие времен Античности, нарекла «Башней Цезаря».
Даже если предположить, что король Людовик VI затаил злобу против философа за то, что тот якобы вознамерился нанести ущерб славе монастыря Сен-Дени, Тибо, граф Блуа и Шампани, предоставив убежище Абеляру, не рисковал ничем. Разве не был он одним из тех вассалов, что превосходили короля, своего сюзерена, богатством и могуществом? В результате сложной «игры» законов наследования и брачных союзов графские владения в буквальном смысле слова стискивали жалкий королевский домен. Граф держал под своим контролем не только Шампань, то есть графство Труа и Мо, простиравшееся от берегов реки Эн до Аржансона, но и графства Блуа и Шартр, от власти над которым как раз в году 1122-м от Рождества Христова отреклась его мать, принявшая монашеское покрывало в аббатстве Марсиньи. Это была прославленная графиня Адель Блуаская, дочь самого Вильгельма Завоевателя, одна из тех очень энергичных женщин, что были нередки в ту эпоху. Красоту этой дамы воспели самые знаменитые поэты того времени: Бальдерик Бургейльский, Готфрид Реймсский, Хильдеберт Лаварденский. Она практически самостоятельно управляла владениями во время двух продолжительных отлучек своего мужа, графа Этьена — сперва он был в Крестовом походе вместе с Готфридом Бульонским, а затем вновь отправился в Святую землю, где и умер. В тот момент, когда Тибо принял из рук матери родовое наследство, произошло ужасное событие, омрачившее жизнь всего семейства, то есть настроение и при дворе английского короля, и при дворе графов Шампани и Блуа:
В тот момент, когда Абеляр попросил у Тибо убежища, граф сам переживал глубокий религиозный кризис. Он не замедлил предложить философу свое гостеприимство и самолично вступился за него перед аббатом Адамом из Сен-Дени. Тем временем Абеляра радушно приняли в монастыре Сент-Айоль, находившемся в зависимости от обители Мутье-ла-Сель (неподалеку от Труа). Приор, когда-то поддерживавший с Абеляром дружеские отношения, и сейчас выказывал к нему большое благорасположение, но надо было уладить официально и окончательно вопрос об убежище для философа. Абеляр очень рассчитывал на заступничество графа Тибо, надеясь получить разрешение удалиться в тихое место, которое ему подойдет. Но граф, как и приор, натолкнулись на слепое упрямство, на жестокое сопротивление со стороны аббата Адама и монахов из его окружения, когда аббат по какой-то причине посетил владения графа Тибо. «Они стали говорить друг другу, что в мои намерения входит перейти в другое аббатство, а это для монастыря Сен-Дени будет большим оскорблением. Действительно, они рассматривали тот факт, что я избрал их монастырь при пострижении в монахи как знак признания его славы, и они этим очень гордились, а теперь говорили, что для них будет большим позором, если я покину их монастырь, чтобы перейти в другой». Как мы видим, ситуация была довольно сложная. Абеляр стал своеобразным знаком славы монастыря Сен-Дени, без которого монахи не хотели обходиться, которого они не хотели лишаться, и в то же время он был для них докучливым, несносным человеком, от которого хотелось избавиться. Аббат Адам не прислушивался ни к мольбам, ни к разумным уговорам, он пригрозил Абеляру отлучением от Церкви, если тот не вернется в Сен-Дени, мало того, аббат пригрозил отлучением и приору Сент-Айоля, если тот станет упорствовать и по-прежнему будет «укрывать» у себя Абеляра. Итак, вероятно, каждому из героев этой истории было о чем задуматься, когда аббат Адам очень вовремя и весьма кстати… умер. Он успел вернуться в Сен-Дени и спустя всего лишь несколько дней, 11 января 1122 года, скончался, а 12 марта настоятелем был избран Сугерий. Абеляр, понимавший, что дела должны быть улажены как можно скорее, обратился за помощью к епископу из Мо, а затем и к фавориту короля Этьену Гарланду; после того как в защиту Абеляра выступил граф Тибо, король тоже попросил о снисхождении к философу. В присутствии Людовика VI и его советников было заключено соглашение, касавшееся дальнейшей участи Абеляра. «Мне было дано разрешение удалиться в любое уединенное место по моему выбору при условии, что я не подчинюсь никакому иному аббатству». Итак, Абеляр оставался монахом и номинально был связан с аббатством Сен-Дени, но только номинально, а по сути он был свободен удалиться туда, куда захочет.
Поддержка графа Тибо была слишком драгоценна, чтобы Абеляр мог помыслить поселиться не в его владениях, а где-то в ином месте. «Итак, я удалился в некую пустынь, уже известную мне, в окрестностях Труа, и там некие лица подарили мне небольшой кусок земли, где я с согласия местного епископа возвел из тростника и соломы нечто вроде молельни во имя Святой Троицы».
Итак, магистр Пьер удалился от мира и от людей, стал жить в уединении. Произошло это в 1122 году, то есть спустя четыре года с тех пор, как Абеляр стал любовником
Элоизы, с чего и начал он, сам того не подозревая, «череду своих бедствий». С вершины славы к полнейшему унижению — таков был путь, проделанный за эти четыре года. Он достиг цели, которую поставила перед ним его гордыня, достиг как преподаватель, добившийся чести взойти на ту кафедру, на которую он желал подняться, он достиг поставленной цели и как мужчина, добившись любви желанной женщины, а затем оказался низвергнут с этих высот на дно самой глубокой пропасти и был принужден «просить пощады», по выражению того времени, — его заставили перестать быть мужчиной и сжечь собственными руками свой труд.
Место, где обосновался Абеляр, расположено в пяти-шести километрах к югу от города Ножан-сюр-Сен. И по сей день здесь находится несколько заболоченная равнина, посреди которой бежит речка Ардюссон; это довольно обычная сельская местность Франции, слегка пересеченная, как это свойственно вообще равнинам Шампани, не лишенная определенного очарования, которое ей придают тополя, заросли тростника и небольшие пологие холмы вдоль берегов реки.
В жизни преследуемого со всех сторон философа начался новый период: он наконец обрел покой, обрел уединение, которые среди бурь и несчастий, обрушившихся на него в предыдущие годы, он воспринимал как проявление божественной милости, как высшую благодать, дарованную тому, кто прежде так страстно жаждал славы, почестей, успеха. «Там, спрятавшись от людей вместе с одним из моих друзей, я словно последовал за Христом, который „вышел и удалился в пустынное место, и там молился“» (Мк 1:35).
Уединенное место… пустыня… пустынь… Петрарка, поддерживавший сквозь время с Абеляром некие духовные дружеские отношения, написал большими буквами слово «solitudo» [22] на полях манускрипта «История моих бедствий», ему принадлежавшего. Можно долго размышлять вместе с Петраркой, вероятно, уподобляясь самому Абеляру, над тем, какой ценой удалось ему достичь мира и покоя в уединении, ощутить тишину, царившую над полями, над безлюдными лесами, над топкими берегами речки Ардюссон.
22
Уединение, одиночество (лат.). — Прим. ред.