Элрик: Лунные дороги
Шрифт:
Я подошел к самой границе лжи и не хотел ее пересекать. Моя честь требовала, чтобы я остановился. Гейнор вздохнул, нервно постукивая ногой по старому паркету.
– Куда же ты мог его спрятать? Мы обнаружили футляр. Вне всяких сомнений, там, где ты его оставил. В подвале. Его мы обыскали в первую очередь. Каким наивным нужно быть, чтобы хранить сокровища в подземелье! Простучали стены и нашли углубление. Но мы тебя недооценивали. Что ты сделал с мечом, кузен?
Я едва не рассмеялся вслух. Неужели кто-то стащил Равенбранд? Видимо, тот, кто не понимал его ценности. Неудивительно, что дом в таком состоянии.
Гейнор походил на волка. Глаза его продолжали рыскать по стенам и нишам. Он нервно ходил по комнате, не прекращая говорить.
– Мы знаем, что меч в доме. Ты его не выносил. И своим гостям не отдавал. Так куда ты его спрятал, кузен?
– В последний раз я видел Равенбранд в футляре.
Он поглядел на меня с отвращением.
– Ну и как такой идеалист может быть таким прожженным лжецом? Кто мог достать его из футляра, кузен? Мы допросили всех слуг. Даже старик Рейтер не признался, хотя его допрашивали до тех пор, пока это не потеряло всякий смысл. Так что остаешься только ты, кузен. Его нет ни в печных трубах. Ни под полом. Ни в потайных нишах в стенах, ни в потайном ящике в буфете. Мы знаем, как обыскивать старые усадьбы. Ни на чердаке, ни на карнизах, ни на балках, ни в стенах мы так его и не нашли. Мы знаем, что чашу твой отец потерял. Выбили признание из Рейтера. Он слышал лишь одно имя – «Миггея». Тебе оно известно? Нет? Кстати, не хочешь увидеть Рейтера? Правда, ты его, возможно, не сразу опознаешь.
Держать гнев в узде больше не имело смысла, и я получил огромное удовольствие, вмазав кузену по уху, словно школьник-хулиган.
– Помолчи, Гейнор. Ты изрекаешь банальности, как злодей в мелодраме. Что бы ты ни сделал с Рейтером или со мной, я уверен: это самое мерзкое, на что способен твой мерзкий ум.
– Довольно бессмысленно пытаться мне льстить, особенно сейчас, – проворчал он, потирая ухо и продолжая мерять шагами мой разоренный кабинет. Он уже привык к грубой силе. И вел себя как взбешенная обезьяна. Пытался успокоиться, но не мог.
Наконец Гейнор немного пришел в себя.
– В верхней спальне уцелела пара кроватей. Спать будем там. Я дам тебе ночь на размышления. А затем с радостью отдам тебя на милость Дахау.
И вот в той самой спальне, где матушка родила меня и потом умерла, я уснул, прикованный наручниками к стойке балдахина, а на соседней кровати спал мой злейший враг. Мне снился невнятный пейзаж, и заяц-беляк привел меня к высокому мужчине, одиноко стоявшему на поляне. Моему двойнику. Он в упор посмотрел на меня своими красными глазами и пробормотал слова, которые я не услышал. На меня вдруг накатил такой ужас, какого я прежде не ведал. На малый миг я, казалось, увидел меч. И проснулся от собственного крика, к вящему удовольствию Гейнора.
– Ну что, пришел в себя? – он сидел на кровати, завернутый в цветастую простыню. Зрелище казалось почти неприличным. Он выбрался из постели в одном шелковом белье и позвонил. Спустя несколько мгновений явился его водитель в идеально отглаженной форме. С меня сняли наручники, протянули мне одежду в наволочке. Я постарался привести себя в порядок как можно тщательнее, пока Гейнор нетерпеливо приплясывал у единственной работающей уборной, ожидая своей очереди.
Водитель подал нам сыр с хлебом на блюде, которое, по всей видимости, сам и вымыл.
На полу я заметил крысиный помет и вспомнил, что меня ждет. Дахау. Принялся за еду. Возможно, этот завтрак последний.
– Ты его где-то закопал? – О манерах Гейнор уже не вспоминал, ему явно не терпелось со всем покончить.
Я доел сыр и радостно улыбнулся.
– Понятия не имею, где он находится. – На душе было легко, потому что лгать не пришлось. – Похоже, исчез по собственной воле. Возможно, последовал за чашей.
Кузен злобно рявкнул и поднялся. Схватился за кобуру, висевшую на ремне; увидев это, я от души рассмеялся.
– Каким же шарлатаном ты стал, Гейнор. Тебе надо в кино сниматься. Видел бы тебя сейчас герр Пабст – с радостью предложил бы тебе роль. Откуда тебе известно, лгу я или говорю правду?
– Мне приказано не допустить, чтобы из тебя сделали мученика. – Он говорил таким низким яростным голосом, что я едва мог расслышать. – Ты умрешь тихо, там, где тебя никто не увидит. И только это, кузен, сдерживает меня от того, чтобы посмотреть, как долго ты будешь держаться за правду. Ты вернешься к радостям Заксенбурга, а оттуда тебя переведут в настоящий лагерь, где знают, как поступать с подобными вредителями.
А потом он ударил меня ногой в пах и отвесил пощечину.
Я был в наручниках.
Водитель вывел меня из дома к автомобилю.
На этот раз Гейнор посадил меня рядом с водителем, а сам потягивался, курил и скалился, сидя на заднем сиденье. И больше ни разу не посмотрел мне в глаза.
Его хозяева, вне всяких сомнений, начали думать, что переоценили его способности. Даже несмотря на то, что я находился в его руках. Я надеялся, что меч забрали герр Эл, «Диана» и общество Белой Розы, чтобы использовать его против Гитлера. Моя собственная смерть и молчание все-таки не станут напрасными. Я использовал эту поездку как мог: немного поспал, съел все, что дали, снова задремал и не успел опомниться, как скоро мы въехали в ворота, оказавшись в черной тени замка Заксенбург.
Меня уже поджидали Фрици и Франци. Как только я вышел из авто, они бросились ко мне. Так рады были снова увидеть меня дома.
В ход пошли дубинки, я упал, и они отделывали мое исхудавшее тело, пока автомобиль Гейнора, взревев мотором, не исчез в ночи.
Из окна наверху раздался голос, и меня, почти потерявшего сознание, вернули в камеру. Хелландер и Фельдман попытались обработать самые серьезные раны, пока я лежал на нарах, в агонии, уверенный, что мне переломали все кости.
На следующее утро за мной не пришли. Пришли за Фельдманом. Они поняли, как можно меня сломать. Но я решил, что ни за что им не сдамся.
Фельдман вернулся без зубов. Рот его превратился в сплошную кровавую рану, и глаз навсегда закрылся.
– Ради Бога, – невнятно произнес он, еле шевеля губами, – не говори им, где меч.
– Поверь, я и не знаю, где он. Но всем сердцем желал бы взять его в руки прямо сейчас.
Невелико утешение. Утром Фельдмана снова забрали, и в коридоре он кричал, называя их подлецами и трусами. Его вернули в камеру после полудня. Сломанные ребра. Пальцы. Перебитая ступня. Он едва дышал, каждый вздох давался ему с трудом. Он сказал, чтобы я не сдавался. Что они нас не победят. Они нас не разделят.