Елтышевы
Шрифт:
– О-ой! – завизжала сватья и побежала прочь. – Убивают! Ой-й!
И Елтышев бы догнал ее, если бы Валентина Викторовна не удержала:
– Не надо, Коль, не надо, ради бога. Обо мне подумай.
А еще через несколько дней жена потеряла сознание. Что-то пыталась приготовить и упала на кухне. Николай Михайлович похлопал ее по щекам, потом облил холодной водой. Она медленно, тяжело очнулась.
– Что, за фельдшершей? – спросил Елтышев, помогая ей добраться до кровати.
– Да что она… В больницу надо… – сдавленный шепот. – Давно
– Какой рак?! Что ты несешь? – Но Николай Михайлович замолчал, испугался, впервые, наверное, по-настоящему представив, что может остаться без жены; это было страшнее всего. – Все хорошо будет, Валь. Сейчас…
Уложил, нашел ключи от машины, метнулся во двор. Долго мучил стартер, но «Москвич» не заводился. Аккумулятор вроде в порядке, свечи тоже, но мотор глохнет и глохнет. Лишь минут через десять Елтышев сообразил: бензина-то нет. В те дни, после смерти сына, много ездил и в последний раз еле дотянул до ворот, в ограду пришлось машину вручную вкатывать. С тех пор так и стояла.
Взял трехлитровую канистрочку, отправился по деревне искать бензин. По дороге заглянул к фельдшерице, попросил прийти, объяснил, что случилось.
– Уху, – без охоты ответила та и закрыла калитку.
Купил бензин втридорога у парня с «Уралом». То ли Гоша звали, то ли Глеб; несколько раз Елтышев видел его вместе с Артемом.
Странно поглядывая на Николая Михайловича, парень наполнил канистрочку, протянул:
– Далёко едете?
– Не знаю… Жена заболела… Спасибо.
– Ну, давайте.
Фельдшерица, конечно, еще не приходила. Николай Михайлович одел жену – у нее самой сил совсем не было – в выходное платье, посадил в машину.
– Это… Коля… полис возьми… мой, – кое-как, одними губами, проговорила она.
– А где лежит?
– Ну… там… где деньги.
Елтышев забежал в дом. Нашел в тумбочке зелененькую карточку полиса, прихватил и деньги: «Вдруг что. Сунуть, может».
Замкнул дверь, выгнал машину на улицу, закрыл ворота. Руки тряслись, все казалось, что что-то забыл, что-то делает не так. Жена сидела, отвалившись на спинку сиденья, глаза прикрыты, лицо серое.
– Куда, в город или до Захолмова?
– Давай… до Захолмова… хоть… Не могу…
Очень долго, как казалось Николаю Михайловичу, ждали в регистратуре, оформляли документы, возились с переодеванием. Не выяснив, что с ней именно, решили класть.
– Я завтра приеду, – пожимая ее руку, сказал Елтышев. – Держись.
Заправился, купил продуктов – ассортимент здесь был побогаче, чем в Муранове. Уже к вечеру вернулся домой.
Старался занять мозг насущными делами, думать о разных мелочах, чтобы не задаваться вопросами: что с женой? Неужели действительно рак? Как он будет один, если с ней случится страшное?
Достал ключ и остановился остолбенело: дверь в избу была приоткрыта, хлипкий замок выдернут, висел на последнем шурупе.
…То, чего Елтышев опасался все эти почти три года произошло,
Присел на табуретку, дергающимися руками достал сигарету, с трудом сумел зажечь огонек зажигалки.
– Ла-адно, – угрожающе проговорил. – Ла-адно, разберемся.
Глянул в сторону буфета. Конечно, прошлись и там – канистр со спиртом не было.
– И что, идти вас сейчас убивать? – спросил, никого конкретно не представляя: любой мог, и этот мог, который бензин продал.
Елтышев вскочил, быстро вышел за ворота. Огляделся. Улица была пуста, ни одного человека. В окнах домишек напротив красновато поблескивал отсвет заходящего солнца.
– Разбере-емся, – пряча за угрожающий выдох бессилие, повторил Елтышев.
Глава двадцать третья
Катилась жизнь под откос стремительно и неостановимо. И лишь огрубение души, какой-то, пусть слабенький, но панцирь на ней не давал совсем отчаяться, свалиться и умереть. Да, может, и хорошо бы вот так умереть, как древние греки или былинные русские богатыри, но не получалось. Приходилось мучиться дальше и дальше, и неизвестно зачем.
У Валентины Викторовны обнаружили сахарный диабет в запущенной форме. Врач отчитал, как только ей стало чуть лучше:
– Следить нужно за собой, уважаемая, проверяться систематически. Организм дает сигналы, что с ним непорядок, и надо реагировать. Вы ведь давно чувствовали дискомфорт? Так или не так?
«С какой он Луны свалился? – мысленно удивилась Валентина Викторовна. – Дискомфорт…» И захотелось все подробно, обстоятельно рассказать этому молодому симпатичному и строгому мужчине в чистом белом халате. Обо всем, что произошло с их семьей за последние годы. Что вообще произошло. Как наваливался этот дискомфорт. Надо же, слово нашел…
Тихо, без всхлипываний и рыданий, она заплакала. Отвернулась от врача и соседок по палате. Слезы щекотали кожу, проползали по лицу, скатывались в наволочку. Слышала, как врач досадливо поцокал языком, видимо, подбирая слова; так и не подобрал, ушел.
Почти неделю ее кололи лекарствами, ставили капельницу. Медсестер в больничке почти не было, поэтому за капельницей приходилось следить самой, и, осиливая дремоту, которая постоянно теперь морила ее, Валентина Викторовна глядела на бутылку над головой. Соседки – пожилые, давно и тяжело больные кто диабетом, кто астмой, собранные здесь с разных деревень, – большую часть времени лежали на кроватях, вяло, словно по принуждению, разговаривали. Разговоры были всё о тяжелом – кто где умер, где у кого что опять украли, где мать от детей отказалась, где градом огород перемололо, где корова пала, у кого какие льготы отобрали…