Эмигрант с Анзоры
Шрифт:
Собственно, что он об этом знает? – подумал я. В детстве с отцом говорил – так это когда было… что он помнит? Наверное, это все-таки безумие. Наверное. Было бы мне лучше сейчас в тюрьме? Ведь я наверняка был бы сейчас уже в тюрьме. Не знаю… но хоть бы ребята так не мучились со мной.
Я уснул почти сразу. Арни кемарил кое-как, сидя, мы подперли его с двух сторон для тепла и под мерный страшный хрип погрузились в сон.
Темная грузная фигура стояла у окна, заслоняя предрассветные сумерки. Таро. Холодно. Очень холодно. Я скосил
– Что делать будем? – спросил он, полуобернувшись ко мне. Я не отвечал.
Оставаться здесь – немного теплее, крыша над головой. Но ведь еда кончилась, а в лесу сейчас ничего не найдешь. Идти снова в лес… Так неизвестно, как далеко он тянется. Но так все же есть надежда какая-то. А сидеть здесь…
– Надо идти, – сказал Таро.
– Пусть поспит, – я скосил глаза на Арни. Таро кивнул.
– Конечно, проснется, и пойдем.
– Кажется, ему получше…
Я наконец раскашлялся, зажав рот кулаком. Таро сочувственно смотрел на меня.
– И как ты никогда не болеешь? – прохрипел я. Мой друг пожал плечами.
– Родители в детстве меня закаляли… мы даже зимой в реке купались. Бегали босиком. Отец хотел, чтобы я стал сильным.
– Ты и стал… – я окинул его взглядом. – А приемам этим… ну драться – тоже отец научил?
– Да. Это рэстан, так на Квирине называется.
Мы помолчали.
– Ты думаешь, нас возьмут на Квирин? – выразил я наконец давно терзавшую меня мысль. Таро кивнул.
– Отец сказал, да. Обязательно. Что бы ни случилось, я должен прийти по этому адресу и меня возьмут. И вас тоже, я уверен.
– Почему ты так думаешь? – я внимательно смотрел на него.
– Без вас я все равно… никуда. – Таро дернул плечом, – знаешь что, Ланс? Мой отец… он совсем другой был. И мама. Понимаешь, я маленький-то думал, это нормально. Ну, это мои родители, я их люблю, они для меня самые лучшие. А потом я думал об этом и понял, что они действительно были другие. Тут ведь у нас вообще про любовь неприлично говорить. А это очень хорошо, Ланс. Это когда ты со своими родителями – как единое целое. Вот как организм, понимаешь, если тебе руку порезали, то больно всему телу. Вот так у нас было…
И у нас троих ведь так же, подумал я, но ничего не сказал. Таро продолжал.
– Дети еще ничего, вот мы с вами же подружились. Дети бывают ничего, но очень быстро становятся такими, как все. А взрослые тут, Ланс, они вообще не знают даже, что любовь есть. Это только считается, что люди женятся, семью заводят. По-настоящему тут любви нет и быть не может. Ну может быть, у кого-нибудь, редко. На самом деле все заняты другим. И ладно бы еще в Цхарна верили, а то только ведь делают вид, что верят, а на самом деле все заняты тем, как бы в жизни получше устроиться, побольше пожрать, одеться, благ получить всяких.
Я подумал, что Таро прав. И в Цхарна-то у нас по-настоящему никто не верит. Только принято делать вид, что веришь, но всерьез, глубоко… ну, может, кто-нибудь это и воспринимает глубоко, но очень редко. Вот Пати – она идейная… но если подумать, и она верит не в Цхарна, а в Общину.
– А там, на Квирине, все по-другому… я так думаю, – добавил Таро. – Я давно уже думал об этом. Надо было, конечно, раньше уйти, Ланс. Летом, можно было как-нибудь схитрить, подделать какие-нибудь пропуска. Но я сам уже в такого превратился, как все… мечтал, чтобы Магистерий дали, с девчонками связывался. А они тоже такие… какая там любовь! – горько закончил он.
– А на Квирине, ты думаешь… – осторожно спросил я. Глаза Таро блестели в сумерках.
– Да! Там любовь. Там люди живут любовью, я это знаю. Там все по-настоящему!
– А Цхарн? – спросил я. Таро вдруг прислушался, замер.
– Ты что?
– Тихо! Окно! – Таро внимательно вглядывался в сумерки.
– Нет, ничего вроде… показалось. Цхарн… ты сам-то в него веришь?
– Ну…да, верю вообще-то.
– На Квирине нет Цхарна. Там Бог, – сказал Таро.
– Как в Беши, что ли?
– Не знаю. Может быть. Но папа мне говорил, что Бог есть. Чтобы я верил и помнил. И еще знаешь что? Что Бог есть любовь. Это так написано в Божественной ихней книге. Бог есть любовь. Поэтому я и думаю, что на Квирине… – Таро снова замолчал.
Какой-то важной была эта минута. Торжественной. Я чувствовал, как это важно – то, что он сказал сейчас. Мне хотелось ответить, что если Бог есть любовь, то в Беши Бог, наверное, какой-то другой… какая там любовь, у них, говорят, еще хуже, чем у нас, все. Но я не отвечал… Таро говорил сейчас то, во что верил… по-настоящему верил. Вот во что он верил, оказывается.
Бог есть любовь. Бог – это вот мы трое. Это самое лучшее, что было в нашей жизни, что вообще может быть. И это так здорово! Здорово потому, что Бог с нами, а не с Зай-заем и не с Пати с ее дурацкой верой в Общину. Потому что значит, мы правы. И мы жили правильно. И даже если умереть придется, мы правильно умрем.
Я хотел сказать Таро, что уже и неважно, попадем ли мы на Квирин, и будет ли на Квирине так хорошо, как он думает. Нам уже сейчас хорошо, очень хорошо, просто здорово, в этом темном холодном доме, без еды и почти без надежды, в предрассветных сумерках. Мы ведь вместе, и мы правы, и мы все трое – одно целое, и с нами Бог, Который есть любовь.
Но я не успел сказать ничего. Таро прошептал:
– Черт! Не показалось все-таки! Буди быстро Арни!
Я бросился к Арни и растолкал его. Таро стоял у стены рядом с окном и осторожно выглядывал. Глаза у него хорошие. Я еще ничего не видел. Арни, продирая глаза, подошел к нам.
– Что такое?
Таро вытряхнул на ладонь патроны. Быстро и умело зарядил пистолет. Снова встал у окна.
– Это за нами, ребята, – сказал он. Я осторожно выглянул в окно.
Теперь видел и я. В кустах кто-то был. Кусты перед домом шевельнулись.