Эмигранты

Олсуфьев Александр

Пройдя через калитку, Женька вышла на пляж, где в этот ранний час ещё не было ни души. Скинула халат, осторожно ступая по холодному, влажному от росы песку, подошла к воде. У самых ног лёгкие, почти незаметные волны, словно ласкаясь и приглашая поиграть с ними, подбегали, осторожно касались её, как будто приглашали проследовать за ними, и погрузится в море и поплавать по этому шелковистому зеркалу, где отразилось нежно-голубое утреннее небо. Сжав руки в кулаки и поморщившись, Женька сделала решительный шаг вперёд, внутренне сжавшись от предчувствия, что придётся плавать в холоде и в очередной раз испытывать на прочность свою силу воли и решимость привести тело «в

порядок», чтобы это не значило, однако вода оказалась на удивление тёплой.

Пройдя вперёд, Женька осторожно, чтобы не брызгаться и не нарушать покоя, опустилась в воду и поплыла к бую, покачивающемуся невдалеке, как большая шишка. Проплыв туда и обратно, Женька вышла на берег и с удивлением почувствовала, что совсем и не устала, что сердце бьётся ровно, и её не качало, как когда она выходила из воды в прошлый раз, и, вообще, ощущение было такое, что она ещё раз могла бы доплыть до буя и вернуться, но проводить над собой подобные эксперименты не хотелось.

Женька обернула вокруг плеч полотенце и, повернувшись лицом на восток, наблюдала, как над горизонтом появился ослепительно яркий краешек солнечного диска. Солнце выбиралось из-за моря, поднимаясь всё выше, и скоро на него невозможно было смотреть – начинался новый день.

Сзади послышались шаги. Женька оглянулась. Через пляж к воде шёл высокий, седовласый мужчина. Одет он был в длинный, почти до пят банный халат. Мужчина вышагивал по песку степенно, не сутулясь, расправив плечи и поднимая высоко колени, словно маршировал, на ходу полы его халата развивались, как у шинели. Поравнявшись с Женькой, он задержался на мгновение и внимательно посмотрел на неё сверху вниз. Женька, закутавшись поплотнее в полотенце, непонятно по какой причине внутренне напряглась под строгим взглядом незнакомого старика и неожиданно для себя пролепетала:

– Доброе утро…

Принимая приветствие, мужчина в ответ важно склонил голову и отчётливо произнёс, словно отпечатал:

– Morgen, frau (Доброе утро, фрау), – и прошёл мимо, у самой воды он одним движением плеча скинул на песок халат, переступая худыми ногами, словно журавль, вошёл в море.

«Не иначе, как аристократ, какой-то. Чувствуется офицерская выправка. А как взглянул?! Будто рентген мне сделал, а я чуть было реверансом ему не ответила. А со стороны это выглядело бы в высшей степени нелепо. Я в мокром купальнике, почти голая, с полотенцем на плечах, изгибалась бы в уважительных поклонах. Смех, да и только! Какой, всё-таки, интересный старик… Да, какой он старик!? Крепкий мужик. Однако, что-то я задержалась, пора в номер. Пора Кольку будить, а то они со своим медведем весь завтрак проспят».

Женька подхватила с песка вещи и побежала к калитке. Солнце уже оторвалось от горизонта и потому, как быстро косые утренние лучи нагревали песок, можно было предположить, что денёк будет жарким.

Когда Женька вернулась в номер, Колька всё ещё спал в обнимку с одноухим медведем, но как только она дотронулась холодной после утреннего купания ладонью до его теплой щеки, он широко распахнул глаза и в них не было и намёка на сон, только пляшущие искорки готового к новым приключениям и впечатлениям мальчугана, задор и веселье. И какой это был разительный контраст с тем, как Колька вставал в школу, там, дома, когда Женьке приходилось по нескольку раз выуживать его из-под одеяла, поднимать и усаживать на кровати, и затем чуть ли не волоком тащить умываться.

– Колька, да, ты не спал! – удивлённо воскликнула Женька.

– Почему это не спал. Очень даже спал, – Колька соскочил на пол, потянулся, подняв руки над головой и, шлёпая босыми ногами по полу, побежал в ванную комнату.

– Ма, ну, как там вода? Тёплая? – послышался оттуда весёлый Колькин голос.

– Тёплая и солнце горячее. Сегодня будет чудесный денёк! – Женька нагнулась, расстилая одеяло. Подняла плюшевого медвежонка и посадила его в изголовье на сложенные одну на другую подушки. – Как тебе спалось?

– Хорошо. Вот, только, что снилось не помню, – Колька вышел из ванной, вытирая лицо полотенцем. – Ма, а мы завтракать пойдём?

– Конечно! Давай-ка одевайся, а то там без нас всё съедят. Сейчас и я переоденусь.

Каждое удовольствие или неудовольствие можно сравнить, соответственно, с каким-нибудь другим удовольствием или неудовольствием. Перекрёстное сравнение, конечно же, допускается, но какой смысл сравнивать взлёты с падениями, а минусы с плюсами, и так всё понятно, хотя… почему бы и нет, в этом сравнении присутствует определённый интерес и это тоже может быть достаточно поучительным. Однако сравнивать подобные или близкие по природе своей вещи как-то привычнее. Конечно, если есть с чем сравнивать.

Но с чем сравнить ощущения человека, который, спускаясь по лестнице, почувствовал запах свежесваренного кофе и печёных булочек, когда перед этим не ел почти сутки и плавал всё утро как заводной.

Опять же, зависит от человека. Другой, не дрогнув, пройдёт мимо, чтобы совершить еще что-нибудь, чтобы дальше испытать на прочность свою волю, свою силу и решимость совершать подвиги… Здесь главное не перейти разумные пределы, а то на следующий день можно угодить в раздел «Происшествия» в местных газетах – самый любопытный, кстати, и дающий достаточно материала для раздумий о сумасбродности человеческой натуры, когда ни физические, ни моральные, ни материальные ограничения не признаются.

А вот Женька с Колькой определили сразу, что идут в правильном направлении и, что самое главное, идут туда вовремя. Но, даже твёрдо зная куда и зачем они идут, всё же не ожидали найти такого разнообразия, от которого Женька чуть было не впала в состояние ступора, откуда её смог вывести только Колькин прагматизм, да детская непосредственность. И пока она в нерешительности, не зная с чего начать, прохаживалась между рядов с подносами, где были выложены разнообразные колбасы и сыры, овощи и фрукты, диковинные морепродукты и золотистая выпечка, а рядом скворчали сковороды с жареными сосисками, рыбой и готовились на заказ омлеты, а напротив шли ряды с молочными продуктами, Колька, схватив тарелку, уверенно продвигался вперёд, выкладывал на неё всё, что ему более или менее понравилось и когда содержимое блюда перестало помещаться в границах, определённых фарфоровыми краями, он, наконец-то, добрался до десертного стола, где и застыл с открытым от удивления ртом, разглядывая десятки разноцветных пирожных и печенье.

Во главе этого стола, руководя процессом потребления, стоял одетый во всё белое мастер– кулинар – мужчина солидный, упитанный, с грозными усами, но веселыми глазами. Он с интересом наблюдал, взирая сверху вниз, за душевными муками и безграничными сомнениями маленького мальчика. Поняв, что пора вмешаться и избавить молодого человека от страданий, повар поставил перед Колькой чистое блюдце, на которое, ловко орудуя блестящей лопаточкой, бережно выложил то пирожное, какое он посчитал самым аппетитным и жестом пригласил Кольку попробовать. Колька же закрыл рот, прищурившись, презрительно взглянул на сиротливо лежащее посередине тарелки одинокое пирожное, молча развернулся и ушёл прочь.