Эмигранты
Шрифт:
Граф де Мерси весело рассмеялся, взял лейтенанта под руку.
– Я в восторге от вашей молодости и вашей принципиальности. Но все же, как вы думаете поступить с письмом Хаджет Лаше?
– Я передам письмо нашему атташе с моими комментариями.
– Если он все же найдет нужным воспользоваться некоторыми услугами Хаджет Лаше?
Лейтенант некоторое время шел молча, затем лицо его брезгливо сморщилось:
– Если бы мы были в Америке, не представляю, как бы мне могли задать подобный вопрос… Но здесь… на этих человеческих задворках!.. Если здесь возможно существование Магомета бек Хаджет Лаше, очевидно, я чего-то не понимаю…
– Превосходно… Вот мы и дошли… Очаровательный маленький кабачок. Вы не голодны? Зайдем. Я уже несколько дней собираюсь побеседовать с вами об одном милосердном деле: о продовольствии несчастного населения Петрограда. По-видимому, Юденич скоро освободит город, и во всю остроту встанет вопрос питания… Хотелось бы всю спекуляцию вокруг этого ввести в русло…
37
В старой узенькой улице на Стадене, близ корабельной стенки, при выходе из портового кабачка, охотно посещаемого журналистами в поисках живописного материала, Карл Бистрем столкнулся с четырьмя рослыми румяными шведами. Они были в одинаковых светло-серых шляпах и синих пиджаках. Они загородили тротуар и, когда Бистрем сошел на мостовую, его толкнули в плечо. Он вспыльчиво обернулся, – его окружили.
– Эй вы, господин в кепке!.. Вы умышленно толкнули нашего друга… Потрудитесь извиниться…
Несмотря на свои тяжелые мужицкие кулаки, Бистрем не любил драки. Этих к тому же было четверо. Он пробурчал, насколько мог примирительно, что в сущности не он, но его толкнули. Тогда четверо заорали:
– Ага! Он еще лжет!
– Лгун и трус!
– Мало тебя били по морде!
Задыхаясь от гнева, Бистрем сказал:
– По морде меня никогда не били… Прошу дать мне дорогу…
Но его так толкнули в спину, что он едва удержался на ногах. Он торопливо стал снимать очки, пятясь к стене. Но от второго толчка вылетел на середину улицы. Уже не помня себя, размахнулся, сбил чью-то шляпу. Сейчас же в его трясущееся от ярости лицо ударили костяной рукояткой стека. Тогда он бросился вперед головой, схватил одного за мягкий живот, повалил… Рукоятки стеков замолотили по его голове, по шее, плечам… Затрещали ребра, – его били каблуками, повторяли:
– Провокатор, шпион, большевик…
На шум выбежали матросы из кабачка. Тогда эти четверо пустились бежать и в конце улицы вскочили в автомобиль. Матросы подняли окровавленного Бистрема – он сопел с закрытыми глазами. Повели в кабак. Усадили, захлопотали. Голова у него была рассечена в нескольких местах, глаз затек, губу раздуло. Ему водкой промыли раны, перевязали платками. Не разжимая зубов, Бистрем продолжал сопеть. Через зубы ему влили стакан рому.
Один из матросов, погладив его по спине, сказал:
– Будь уверен, дружище, тебя обработали за политику, мы эти дела понимаем… Дай срок, – мы расправимся с этими молодчиками. А ты – знай, стой на своем… И тебе это даже полезно, газетному писаке, – на своей шкуре узнал, что такое буржуа…
Костяные рукоятки стеков разрешили колебания Бистрема. Неделю пролежав в постели в ужасающем душевном состоянии, однажды утром, замкнутый, сосредоточенный, худой, заклеенный пластырями, с лимонным кровоподтеком на глазу, он появился в столовой у Ардашева.
– А! Бистрем, дружище!.. Ай-ай, где же это вы так?
– Это не играет теперь никакой роли, Николай Петрович. Я не буду рассказывать подробности. Я много думал
За стеклами очков глаза его цвета зимнего моря были жестки. На угловатом лице – ни прежней открытости, ни добродушия.
– Вы когда-нибудь слышали о берсёркьерах, Николай Петрович? У скандинавских викингов некоторые из воинов были одержимы бешенством в бою, они сражались без щита и панциря, в одной холщовой рубашке. Их можно было убить, но не победить. За эти дни я почувствовал в себе кровь берсёркьера… Хочу просить вас, Николай Петрович, дать мне несколько рекомендательных писем в Петроград… Это пригодится на всякий случай… В дальнейшем я уже сам сговорюсь с большевиками…
– Слушайте, Бистрем, вы знаете, что ехать сейчас в Петроград совершенное безумие…
– Почему?
– Я вообще не представляю, как большевики отстоят город… Юденич неминуемо возьмет Петроград и зальет кровью…
– Значит, тем более мне нужно ехать. Кое-какую пользу я, наверное, принесу.
– Там террор…
– Революция всегда на внешнюю опасность отвечает террором, это лишь подтверждает ее жизнеспособность…
– Чудак… Вы там умрете с голоду…
– Не думаю… Я уверен – когда человек приносит революции самого себя, революция дает ему хотя бы двести граммов хлеба в сутки… На большее я не рассчитываю…
– Ну, дело ваше… (Ардашев иронически поглядел на Бистрема и почесал нос.) Но слушайте, если вы попадетесь белым на границе и на вас найдут мои письма?…
– Вы напишите их на тонкой бумажке, я положу ее в капсулю и на границе возьму капсулю в рот… Вы спокойно можете мне довериться, Николай Петрович…
– Хорошо, ладно… Кому бы только написать из видных большевиков? Предупреждаю, моя рекомендация – не ахти какая… Я пощупаю, вечерком приготовлю… Давайте завтракать…
– Благодарю, Николай Петрович, я уже начал приучать себя к суровому режиму…
Ардашев засмеялся было… Но нет… Перед ним – не прежний шутник Карл Бистрем, простодушный, веселый, как солнце. Получив согласие, что письма завтра будут, Бистрем медленно поднялся со стула, сдержанно поклонился и, кажется, даже секунду колебался, подавать ли руку, или уйти из этого мира, оборвав все ниточки до последней.
38
В конце августа, в седьмом часу вечера, красногвардеец, рабочий Путиловского завода, Иванов, сидевший на песчаной насыпи пограничного окопа под Сестрорецком, услышал со стороны финской границы осторожный хруст веток.
Иванов вытянул за штык из окопа винтовку и сощурился, чтобы лучше слушать. Хрустело и затихало. Как будто ползком пробирался человек. Вечер был безветренный и ясный. В конце недавно поваленной артиллеристами просеки лежало оранжевое море с сизыми и красными отливами. Иванову стало не по себе в этой странной закатной тишине. Следующий пост был шагах в трехстах.
Друг не поползет от финской границы, – очевидно. Значит, надо стрелять. Ну, а вдруг их там не один, а банда? Как действовать в таком случае? Оставаться на посту до последней капли крови или, заметив приближение врага, бежать к телефонному посту донести об опасности? Революционный пограничный воинский устав еще не был написан, он целиком вытекал из сознательного понимания бойцом задач революции и, в частности, обороны цитадели пролетариата – Северной коммуны.