Эмигранты
Шрифт:
Дзюбин. Кто?..
Глазырин. Ну я, к примеру.
Дзюбин. Водки.
Глазырин. Жизнь моя медленно кончается... Одна моя привязанность, одна надежда — дочь моя... Ириночка моя... И живу, как собака, для нее. Мы потеряли родину, а она есть. Если бы пустили меня в Россию... Не пустят! Живет без нас, как жила и при нас. Шумят реки, зеленеют леса, цветут поля, и страшно, что мы для нее — все равно что мертвецы!
Дзюбин. А мне никакой
Глазырин. Что вы, Федор Прокофьевым? Остановитесь да подумайте. Ведь никто из нас, Федор Прокофьевич, присяге своей не изменял, а вы, пардоне муа, изменили...
Дзюбин. Присяге? Я боюсь сам себе изменить. Смутно у меня на душе, Глазырин. Чувствую в себе множество разных людей, и все они — сволочи.
Глазырин. Пьете неумеренно. За ваше здоровье, Федор Прокофьевич!
Дзюбин. Здоровье? Где оно? Когда меня выносили из родильного дома, навстречу волокли гроб — похороны шли какие-то... Примета. Вроде и не жил.
Глазырин. А я пожил. Любил, дарил цветы, носил на руках, как ласковый червь, разлагал. Крупно играл. Проигрывал, конечно, друзья окружали. Отзывчивые такие. Спаивали. А мне много нельзя. У меня тонкие фибры. Раз, раз, еще раз... еще много, много раз, бьет двенадцатый час, тай рай тари-та-ра-рай... То во хмелю, то возвышен до святости. Жизнь мелькнула, и вот я здесь... Божественное провидение...
Дзюбин. Божественного не знаю. А судьбу — и свою и чужую — вот этой рукой решал! Тихо. (Указывая на Виккерса.) Посмотри, Виккерс там... Я его знаю, коммунист, зараза.
Глазырин. Не трогай их. Не затем мы пришли сюда.
Дзюбин. Давно до него добираюсь. (Поднявшись, идет неверными шагами к столу Виккерса.) Слушай, Виккерс, ты чего здесь в нашей «Балалайке» со своими коммунистами собрался?
Виккерс. Что вам надо?
Дзюбин. Я тебя спрашиваю, ты чего сюда пришел?
Виккерс. А вам какое дело?
Дзюбин. Мне до всего дело... Мне все про тебя известно!
Виккерс. Отойдите! У вас своя компания, у меня — своя.
Дзюбин. Я тебя по глазам вижу: красный...
Виккерс (поднимаясь). Я повторяю, уйдите прочь!
За Виккерсом поднимаются Джеф и Терри.
Дзюбин. Сам катись к чертовой матери!
Джеф. Фрэнк, дай я ему отпущу одну штуку!
Терри. Спокойствие, Джеф.
Дзюбин. Как гляну на ваши морды... Как вас только держат на этой земле?
Джеф. Фрэнк, ну, разреши одну штуку?!
Виккерс. Тихо, Джеф. (Дзюбину.) Вы забываете, что находитесь на нашей австралийской земле, а не во власовской армии.
Дзюбин. А тебе какое дело, в какой я армии был?! Ты кто такой?
Виккерс. Уйди, Дзюбин!
Дзюбин (Виккерсу). Ты красный? Ты скажи! Кто ты?
Виккерс. Во всяком случае, не предатель, бежавший от справедливого суда. Я летчик союзной авиации, которая громила таких ублюдков, как ты!
Дзюбин. Я ублюдок? Ах ты!.. (Полез с кулаками на Виккерса.)
Виккерс отталкивает Дзюбина — тот падает навзничь. Виккерс стоит. Рядом с ним — Джеф и Терри, готовые к бою. Глазырин пытается поднять Дзюбина. Но это ему не удается.
Николова. Остановитесь! Попадем в полицию.
Джеф. Давай, Терри, поднимем эту падаль.
Терри. Давай. (Поднимает Дзюбина, отводит к его столику.)
Глазырин, Не обижайтесь, господин Дзюбин в нетрезвом состоянии.
Джеф. Я б его протрезвил на всю жизнь.
Терри. У нас еще будет время привести его в сознание!
Джеф (Дзюбину). Я запомнил твою фотографию... Остерегайся, падаль!
Идут к своему столику. Появляется Елисеев.
Елисеев. Господа, господа!.. Непорядок... Неровен час, полиция... Неприятности... Господин Дзюбин, нехорошо себя держите... Господин Глазырин, как вы разрешаете?
Глазырин. Все как-то мгновенно произошло... Федор Прокофьевич, мы же человека ждем... А вы себе позволяете...
Дзюбин (заплакав). За что он меня ударил?
Глазырин. Не он вас, вы на него с кулаками... Это же докеры. С ними шутки знаете какие... У них кулаки каждый по пуду. Поднесет — забудете, как папу с мамой звали.
Дзюбин. Он у меня еще поплачет кровавой юшкой.
Глазырин. Успокойтесь. Человека ждем... Понимаете, человека? От шефа. Невоздержанный вы человек. Вам доверять перестанут.
Дзюбин. Наливай!
Глазырин. Вам достаточно, Федор Прокофьевич.