Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы

Верхарн Эмиль

Монах эпический

Перевод В. Микушевича

Он как будто пришел из дремотных пустынь, Где глотают во сне раскаленную синь Одинокие львы, чья свирепая сила На горячих горах величаво почила. Был он ростом велик, этот дикий монах, Сотворен, чтобы жить в беспрестанных трудах; Сил хватило бы в нем хоть на целую вечность. До глазниц — борода, из глазниц — бесконечность. С пешеходом таким не сравнится никто. Нес монах на плечах лет без малого сто. Каменела спина от усталости этой. Был он весь — как утес, власяницей одетый. Повергая во прах за кумиром кумир, На ходу попирал он поверженный мир; Как железный, возник он по воле господней, Чтобы мог раздавить он змею преисподней.

____

Лишь такой человек из эпохи мечей Жизнь бросает свою прямо в стих эпопей. И зачем бы пришел он, апостол ужасный, В

этот суетный век, век больной и несчастный? Ни один монастырь бы теперь не вместил Изобилье таких необузданных сил, И себя потонуть бы монах не заставил В современной грязи предписаний и правил.

____

Нет, подобной душе лишь пустыня под стать. На горах бы ему, пламенея, сгорать, Испытав на жаре всевозможные казни, Изнывая весь век в сатанинском соблазне, Чтобы губы ему обжигал сатана Красной плотью блудниц, чтобы ночи без сна, Чтобы в жадных глазах вожделенное тело, Как в озерах закат, исступленно алело.

____

Представляешь его одиноким всегда. Остается душа в искушеньях тверда. Он, как мраморный, бел перед всякою скверной. Он один со своей чистотой беспримерной. Мимо гулких морей, мимо топких болот, По лесам и полям он упрямо идет. В каждом жесте восторг и безумье провидца. Это Риму таким он дерзает явиться, Безоружный монах под защитой креста. Императорам крах возвещают уста, В неподвижных очах темнота грозовая; Варвар в нимбе, грядет он, богов убивая.

Монастыри

Перевод В. Давиденковой

В те времена, когда тиары и кресты, Бросаясь в ярые бои средневековья, Внезапно падали, ломаясь о щиты, И, словно скипетры, окрашивались кровью, — Епископы, почти до самых облаков Воздвигнув грозные, с зубцами, укрепленья, Владели землями, судили бедняков, Чудесным объявив свое происхожденье. Сердца их были — медь, и, как колокола, Гудели их мозги желаньем бранной славы. В сраженьях, в пышности эпоха та текла; Прогресс жестокие, безжалостные нравы Сравнять своим скребком тогда еще не мог, И вот — кровавая слагалась эпопея. Всем управлял монах, неумолим, жесток, Распятье в руку взяв — и шпагою владея. Он ниц заставил пасть трепещущий народ, Земные короли его признали силу, Шептал он кесарям, что небо власть дает, И оглушал рабов, чья мощь уже страшила. Так феодальные монастыри в лесах Возникли, тайнами и глухоманью скрыты, Храня святых могил чудотворящий прах. Они у королей нашли себе защиту И золото взамен дарили королям. С годами ширились селений их границы, И города росли. Покорна чернецам, Земная власть впряглась в их солнца колесницу, И брызнули на мир зловещие лучи, И в блеске золота, в дыханье ароматов, На троне пурпурном, под сенью из парчи Спесь оплела сердца готических аббатов. Одеты в мантии, как и князья земли, Величьем мертвенным слепя народы мира, У трона папского приют они нашли, Застыв у ног его, как медные кумиры. В скитах учение, которое Христос Дал человечеству, раскрыв для всех объятья, Ковать свою судьбу упрямо принялось, Точить оружие… горели страстью братья, Но их сердец булат чрезмерно был тяжел, Чтоб хрупкий разум мог служить ему основой — И рог войны трубил, что добрый бог пришел, На стягах боевых Христово рдело слово, Был рукоятью крест для доблестных мечей, Архангел Михаил топтал стопой Беллону, И в Риме вознеслась над сонмом королей Святая папская, из трех венцов, корона. Так гордо высилось надменное чело Монастырей! Но вот дыхание Эллады Неискушенную Европу обожгло, Как дуновение, исполненное яда, И ожил старый мир, душою обновясь, Но мудрость новую впитали и аббаты; Из крепких дланей в мозг их сила поднялась: Титаны-воины, которые когда-то, Развив знамена, в бой летели напролом, Явились как ума и знания титаны. Пред верой изгнанной, пред изгнанным Христом Они своих сердец суровую охрану Воздвигли, и, как встарь, их пламень запылал, Хотя, казалось, тьмой уже грозил им жребий, — И был мистический и бледный идеал Воздвигнут вновь, и крест опять возник на небе. Вот были каковы. И гордой их спины Согнуть не в силах был полет тысячелетий. А нынче, жалкие, толпой оскорблены, Поруганы, бледны, одни на целом свете — И все же гордые, — они мертвы лежат, Мертвы, навек мертвы под тяжким черным сводом, Где нет ни ладана, ни плача, ни лампад, — Гиганты-мертвецы, презренные народом.

Монах простодушный

Перевод В. Микушевича

Серой рясой прикрыт от соблазна мирского, Сердцем он походил на Франциска Святого. Преисполнен любви, доброты, чистоты, В монастырском саду поливал он цветы. Словно пламя, в перстах лепестки трепетали, Наяву и во сне ароматом питали Эту кроткую жизнь, и любил он за них Царство красок дневных и видений ночных И прохладную тьму в предрассветных туманах С теплым золотом звезд на небесных лианах. Весь в слезах, как дитя, слушал он допоздна, Сколько лилий в былом затоптал сатана И какие тогда были синие дали, Если там, в синеве, серафимы летали И процессии дев по просторам земли Зелень свежую пальм, как молитву, несли, Чтобы смерть небеса, наконец,

даровала Тем, кто золото чувств отдавал ей, бывало. Майским утром, когда день-младенец во сне В крупных брызгах росы улыбался весне И когда вдалеке, в светлых нимбах мелькая, Трепетали крыла на окраинах рая, Был он, кажется, всех на земле веселей, Украшая алтарь в честь любимой своей Пресвятой госпожи, богородицы-девы, Ей вверяя себя, и сады, и посевы. Ей хотел он отдать все, чем был он богат, Чтоб могла вознестись в богородицын сад Белой розой душа, непорочной и чистой, Лишь восход пережив, благодатно лучистый. И когда ввечеру, не жалея ничуть, Отлетала душа в свой таинственный путь, Не оставив клочка обездоленной жизни На колючих кустах в этой тусклой отчизне, Вечный запах цветов, нежный тот фимиам С давних пор хорошо был знаком небесам.

Возвращение монахов

Перевод В. Микушевича

1

Разбрызган мрачный блеск по зеркалам болот, Нахмурился пейзаж. Кругом ложатся тени. Пересчитав свои вечерние ступени, Прощальный свой привет равнинам солнце шлет. Как бы невидимой лампады отраженье, Прозрачная звезда из глубины ночной, Омытая речной медлительной волной, Среди проточных вод подвижна без движенья. Дождем исхлестанный, в ухабах, что ни шаг, Еловые леса и зелень полевую Прорезав полосой, в седую мостовую На перекрестке вдруг врезается большак. Лишь вдалеке окно зияет слуховое На крыше глоданной, и в черную дыру Луч погружается последний ввечеру, Как будто естество зондируя живое. Мистический привет повсюду, словно вздох, И в металлическом своем ночном покое Вселенная хранит безмолвие такое, Что чувствуется в ней, как в базилике, — бог.

2

В монастыри свои тогда спешат монахи, Утешив засветло убогих горожан, Усталых пахарей, примерных прихожан, Рвань христианскую, тех, кто в предсмертном страхе Один среди равнин, весь грязный, весь во вшах, И тех, кого чужой на свалке зарывает, И тех, которым глаз никто не закрывает, Тех, кто, заброшенный, на улице зачах; Тех, кто искусан весь голодной нищетою, Кто с животом пустым, тащась на костылях, С пути сбивается, измученный, в полях И топится в прудах, покрытых темнотою. Монахи белые среди ночных полей Напоминают нам библейских исполинов, Которые бредут, густую тень раздвинув Просторною льняной одеждою своей.

3

И колокол тогда молчанье нарушает. Скончается и вновь родится мерный звон, И звуком явственным уже со всех сторон Молитвенный призыв окрестность оглашает, Монахам возвестив благочестивый миг: Пора в монастырях пропеть молитвы хором, Чтобы тоскующим и покаянным взором В глубины совести своей монах проник. Здесь все они, все те, кто, встав зарею ранней, Пахал и боронил, терпением богат; Толковники, чей дух раскрылся, как закат, Над каждою строкой апостольских посланий; Аскеты, чья душа, сгорев сама собой, В уединении томительном прозрела; Святые постники, чье скрюченное тело Взывает к небесам кровавой худобой.

4

И наступает ночь, и молятся монахи, Утешив засветло убогих горожан, Усталых пахарей, примерных прихожан, Рвань христианскую, всех, кто в предсмертном страхе; Монахи молятся, и шепчут их уста, Что в пустошах глухих на вересковом ложе, Быть может, при смерти какой-нибудь прохожий И следует о тех теперь молить Христа, Кто съеден заживо голодной нищетою, Кто с животом пустым, тащась на костылях, С пути сбивается, измученный, в полях И топится в прудах, покрытых темнотою. И литаниями тогда наполнен храм. Всех в мире мертвецов монахи отпевают, И мертвецам глаза безмолвно закрывают Господни ангелы, летая здесь и там.

Дикий монах

Перевод Н. Рыковой

Бывают и теперь монахи, что — порой Нам кажется — пришли из древней тьмы лесной. Как будто в сумрачных изваяны гранитах, Они всегда живут в монастырях забытых. Полночный ужас чащ смолистых и густых Таинственно гудит в их душах грозовых, По ветру треплются их бороды, как серый Ольшаник, а глаза — что ключ на дне пещеры, И в складках длинных ряс, как будто в складках мглы, Похожи их тела на выступы скалы. Они одни хранят в мельканьях жизни новой Величье дикости своей средневековой; Лишь страхом адских кар смутиться может вдруг Железной купиной щетинящийся дух; Им внятен только бог, что в ярости предвечной Греховный создал мир для казни бесконечной, Распятый Иисус, ужасный полутруп, С застывшей скорбью глаз, кровавой пеной губ И смертной мукою сведенными ногами, — Как он немецкими прославлен мастерами, — Великомучеников облики святых, Когда на медленном огне пытают их, Да на песке арен терзаемые девы, Которым лижут львы распоротое чрево, Да тот, кто взял свой хлеб, но, о грехах скорбя, Не ест и голодом в ночи казнит себя. И отживут они в монастырях забытых, Как будто в сумрачных изваяны гранитах.