Эмили из Молодого Месяца. Восхождение

Монтгомери Люси Мод

— Ты хорошосебя чувствуешь. Илзи? — спросила она с тревогой, вспомнив, как необычно молчалива была подруга, с тех пор как они покинули зал.

— Я чувствую себя отвратительно, — со слабой улыбкой сказала Илзи. — Я... меня тошнит, как собаку, — добавила она, прибегнув к сравнению скорее выразительному, чем изысканному.

— Ох, Илзи....

— Не лезь на стенку, — раздраженно перебила ее Илзи. — Это не воспаление легких и не аппендицит. Меня просто тошнит. Должно быть, этот пирог, который я ела после концерта, был слишком жирным. И теперь мой бедный животик выворачивается наизнанку. Ой...

— Приляг на диван, — настаивала Эмили. — Может быть, тебе станет легче.

Илзи, содрогающаяся и безвольная, послушно легла.

Тошнота — недомогание отнюдь не романтическое, хоть и не смертельное, однако на какое-то время оно явно лишает своих жертв всякой энергии.

Мальчики, обнаружив за печкой полный ящик дров, развели огонь, и вскоре пламя уже бешено гудело в трубе. Перри взял одну из свечей и обследовал маленький домик. В примыкающей к кухне небольшой комнатке стояла старомодная кровать с веревочным матрасом. Другая комната — некогда гостиная Альмиры Шоу — была до половины набита овсяной соломой. На чердаке не оказалось ничего кроме пустоты и пыли. Но в маленькой кладовой Перри сделал несколько интересных находок.

— Тут консервная банка — свинина и бобы, — объявил он, — а еще жестяная коробка с сухим печеньем... с полкоробки печенья будет. Так что завтрак нам обеспечен. Думаю, сыновья Малкома оставили все это здесь, когда приходили за дровами. А это что?

Перри поднял маленькую бутылку, вынул пробку и с серьезным видом понюхал.

— Виски — провалиться мне на этом месте! Не так уж много, но хватит. Вот лекарство для тебя, Илзи. Разведи немного в горячей воде и выпей — твой желудок мигом будет в порядке.

— Терпеть не могу запаха виски, — простонала Илзи. — Отец никогда не дает его больным... он не верит в пользу виски.

— Тетя Том верит, — сказал Перри так, словно это был решающий аргумент. — Верное средство. Попробуй и увидишь.

— Но тут и воды нет, — возразила Илзи.

— Тогда придется проглотить виски без воды. Да тут в бутылке всего-то две столовых ложки. Попробуй! Если и не вылечит оно тебя, то ведь и не уморит.

Бедная Илзи чувствовала себя ужасно плохо и потому охотно приняла бы что угодно, вплоть до яда, если бы была хоть какая-то надежда, что это средство ей поможет. Она с трудом сползла с дивана, села на стул перед огнем и отхлебнула из бутылки. Виски было хорошее, крепкое — это вам охотно засвидетельствовал бы Малком Шоу. К тому же я полагаю, на самом деле в бутылке было больше двух столовых ложек, хотя Перри всегда настаивал на своем. Илзи еще несколько минут посидела, съежившись, на стуле, затем встала и неуверенно положила руку на плечо Эмили.

— Тебе хуже? — спросила та с тревогой.

— Я... я пьяна, — сказала Илзи. — Помогите мне, ради всего святого, снова добраться до дивана. У меня ноги подгибаются. Кто это из старых шотландцев в Молверне сказал, что виски никогда не ударяет ему в голову, но всегда в коленки? Но мне и в голову тоже ударило. Она идет кругом.

Перри и Тедди подскочили, чтобы помочь ей, и, поддерживаемая с двух сторон, совершенно ослабевшая Илзи снова обрела тихую гавань покоя на старом диване.

— Мы можем еще что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе? — с тревогой спросила Эмили.

— Слишком много уже сделано, — сказала Илзи со сверхъестественной серьезностью. Она закрыла глаза и, как ее ни умоляли, больше не произнесла ни слова. В конце концов было решено оставить ее в покое.

— Во сне у нее все пройдет. И, как бы ни подействовало виски на ее голову и коленки, думаю, что ее желудку оно поможет, — сказал Перри.

Эмили не могла отнестись к происходящему с таким же философским спокойствием. И лишь полчаса спустя, когда тихое дыхание Илзи подтвердило, что она действительно спит, Эмили начала наслаждаться очарованием «приключения». Ветер, словно злясь на ускользнувших от него путников, хлестал старый дом, заставляя дребезжать стекла. Было приятно сидеть перед растопленной печью и слушать безумную мелодию побежденной метели... приятно думать о тех годах, когда этот старый, ныне мертвый дом был полон жизни, любви и смеха... приятно беседовать обо всем на свете с Перри и Тедди, чьи лица выхватывало из темноты слабое пламя свечи... приятно погружаться иногда в молчание, глядя в огонь... Его отблески так красиво играли на молочно-белом челе Эмили и в ее темных глазах, от которых собеседникам было трудно оторвать взгляд. Один раз Эмили, неожиданно подняв глаза, обнаружила, что Тедди смотрит на нее как-то странно. На один миг их глаза встретились...

только на миг... но Эмили больше уже не принадлежала себе. Ошеломленная, она лишь удивлялась случившемуся. Откуда пришла эта волна невообразимой сладости, словно поглотившая целиком ее тело и дух? Она дрожала... ей было страшно. Казалось, что открылись невероятные, головокружительные возможности перемен в ее жизни. Из этой путаницы мыслей вдруг явилась одна-единственная, ясная и отчетливая: она, Эмили, хочет сидеть с Тедди, вот так, перед огнем, каждый вечер их жизни... и тогда ей и дела не будет ни до каких метелей! Она не осмеливалась снова взглянуть на Тедди, но трепетала от восхитительного ощущения его близости, отчетливо сознавая, какой он высокий, стройный, как блестят его черные волосы, как сияют его темно-голубые глаза. Она давно знала, что Тедди нравится ей больше, чем любое другое существо мужского пола среди ее знакомых... но ощущение, которое пришло к ней в тот судьбоносный миг, когда они обменялись взглядами, нельзя было описать словом «нравится»... это было ощущение, что она принадлежит ему. Внезапно ей стало ясно, почему она с пренебрежением относилась к попыткам любых других мальчиков в школе поухаживать за ней.

Блаженство неожиданно околдовавших ее чар было невыносимо. Она чувствовала, что должна разбить их, и, вскочив, направилась к окну. В чуть слышном шепоте и свисте снега, скользящего по голубовато-белым морозным узорам на стекле, казалось, звучало легкое презрение к ее растерянности. Три больших стога сена в высоких снежных шапках, едва различимые за метелью в углу двора, словно смеялись, тряся плечами, над ней и ее затруднительным положением. Пламя печи, отраженное в оконном стекле на фоне просеки, выглядело как разведенный под елями костер насмешливого гоблина. Тянувшиеся за ним леса были непроницаемой для взгляда белой стеной метели. На миг Эмили захотелось оказаться в этих лесах — там она обрела бы свободу от этих пут невыносимого восторга, который так внезапно и так необъяснимо сделал ее своей пленницей — ее, ненавидевшую любые оковы.

«Неужели я начинаю влюбляться в Тедди? — думала она. — Я не хочу... не буду».

Перри, совершенно не подозревая от том, что произошло в мгновение ока между Тедди и Эмили, зевнул и потянулся.

— Думаю, нам пора на боковую: свечи почти догорели. Из этой соломы выйдет отличная кушетка для нас, Тед. Давай вытащим охапку побольше и в соседнюю комнату — навалим ее на кровать, чтобы вышла удобная постель для девочек. А на солому кинем одну из меховых полостей — думаю, выйдет неплохо. Нам всем в такую ночь должны присниться славные сны... особенно Илзи. Интересно, она уже протрезвела?

— У меня полный карман снов на продажу, — сказал Тедди шутливо, с новой, непривычной веселостью в голосе и манерах. — Чего изволите? Чего изволите? Есть сон об удаче... сон о приключении... сон о море... сон о лесах... любой сон, какой хотите, по вполне разумной цене... есть даже парочка непревзойденный ночных кошмаров. Сколько дадите за сон?

Эмили обернулась... на миг остановила взгляд на его лице... а затем, охваченная безумным желанием схватить перо и «книжку от Джимми», забыла и свое волнение, и трепет влюбленности, и все остальное. Казалось, его вопрос «Сколько дадите за сон?» был магическим заклинанием, открывающим двери в какую-то тайную, неведомую ей самой часть ее воображения, и она вдруг увидела разворачивающуюся перед ней великолепную идею рассказа... всю, целиком, включая даже заголовок — «Продавец снов». Остаток этой ночи Эмили уже не думала ни о чем другом.

Мальчики отправились на свою соломенную кушетку, а Эмили, решившись покинуть спавшую на диване Илзи — та, казалось, чувствовала себя во сне совсем неплохо, — прилегла на кровать в маленькой комнате. Но не для того, чтобы уснуть. Ей совсем не хотелось спать. Ей не нужен был сон. Она забыла, что начинала влюбляться в Тедди... она забыла обо всем, кроме своей чудесной идеи — глава за главой, страница за страницей она разворачивалась перед ней в темноте. Ее действующие лица жили и смеялись, говорили и действовали, наслаждались и страдали... она видела их всех на фоне метели. Ее щеки пылали, сердце билось быстрее обычного, она с головы до ног трепетала от восторга творчества... от радости, что била как фонтан из глубин самого ее существа и казалась независящей ни от чего земного. Если Илзи была пьяна от шотландского виски, забытого в старом доме сыновьями Малкома Шоу, то Эмили пьянило вино вечности.