Эммануэль
Шрифт:
– Значит, Ариана отдается только тем мужчинам, которых ей предлагает муж?
– О нет!
– Тогда она, согласно вашей теории, совершает не правомочный акт. Она лишает Жильбера его права предоставлять жену мужчинам по его выбору. Она просто нарушает сто супружеские права. Она ведет себя не как жена, а как свободная женщина.
Воодушевленная своими успехами в логике, Анна-Мария отважилась продвинуться дальше:
– А вы поступаете еще хуже: вы отдаетесь тем, о ком Жан вообще ничего не знает.
– Есть много способов быть хорошей женой, – задумчиво произнесла Эммануэль. –
– Я очень сомневаюсь в ваших методах.
– И зря. Я уже сказала вам, что чем больше я занималась любовью, тем больше я училась любить.
– Выходит, дело просто в технике?
– Нет, мой прогресс был не только в технике. Здесь была не только физиология, но и психология. Я научилась не страдать от того, что не должно причинять страдания. Ведь любовники больше мучают друг друга вместо того, чтобы просто любить. Я вылечилась от этих ужасных привычек. Я не хотела, чтобы любовь мучила, я хотела, чтобы она успокаивала. Не экзаменационной, так сказать, неделей, а вечными каникулами. Да, я поняла это в самое время. И всякий, прежде чем захочет научиться жить в браке, должен научиться просто жить.
– Но право на нетронутость – это же неотъемлемое право будущего супруга.
– Так все еще утверждают. Но есть и другой путь: вместо невинности, фаты, букетика флер-д'оранжа и прочих предрассудков невеста приносит мужу любовь к любви, знание науки и искусства любви! Или, если уж она не решилась пройти все это перед свадьбой, она должна немедленно научиться этому после. Сразу же приступить к этому. И мужья будут гордиться и восхищаться теми женщинами, которые будут рыскать вокруг и возвращаться из своих набегов свежими, как цветы, вместо того чтобы вянуть в сумерках супружеской верности.
– Что за поэтическая речь! Стало быть, каждая порядочная пара приговорена к вымиранию.
– Просто так устроена жизнь. Брак можно обновлять только стимулированием, только бесконечными, как вы выражаетесь, эскападами – такова природа, соль, превращающая нашу еду в пищу богов.
– Но если эта приправа отравит ваши кушанья? Если ваш брачный союз умрет от таких приправ?
– Тогда туда ему и дорога! Значит, это был никуда не годный союз. Что жалеть о пролитом молоке! Развал такого союза никому не повредит.
– Значит, имеет значение только послушание Эросу, как вы говорите? Ну, а ревность тех женщин, у которых вы отбираете мужей? Они-то имеют на что-нибудь право?
– А я разве обязана быть хранительницей их очага? Защитницей этого дикого пережитка? Я слышала, среди некоторых племен существует обрезание для девочек. Им ампутируют клитор, чтобы они не очень-то рвались к наслаждениям. Там даже не надо прибегать к помощи медиков: их матери сами соглашаются провести такую операцию. Так вот: я ненавижу тех, кто смотрит на мир глазами этих женщин из африканского племени.
– Ну, а будет ли ваш муж в восторге, когда в один прекрасный день вы подарите ему ребенка от чужого отца? А потом еще и еще?
– Эти дети не будут от «чужого отца». Они будут детьми человека. А происхождение человеческого
Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
– Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
– О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
– А о какой любви вы расскажете им?
– Существует только одна любовь, и она неделима.
– Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
– Я же говорю вам, у любви только один путь.
– Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
– И что?
– Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
– Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
– А вы позволите им любить друг друга?
– Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
– Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
– Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
– Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
– Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, – а она вряд ли сможет это сделать, – мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
– Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
– Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
– Любовь без объятий, объятия без любви – вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
– Но есть и другие ценности, кроме телесных.
– Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
– Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
– Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело найдете ли вы там знак проклятия?