Эммелина
Шрифт:
Фанни рассмеялась так звонко, что многие обернулись и посмотрели на нее неодобрительно.
Внутри церковь казалась не только огромной, но и отделанной с какой-то неподобающей роскошью. Кафедра, скамьи, даже каменный пол были отполированы до зеркального блеска, а из окон, снаружи казавшихся мрачновато-тусклыми, струилось радужное сияние витражей.
Неподалеку от входа, между скамьями, стоял пастор, беседуя с очень почтенной пожилой парой. Он был высокий и сухощавый, с редеющими черными волосами и как бы готовящимися к улыбке, но так и не улыбающимися губами. Фанни, увы, ничего не могла рассказать
– И если говорить честно, – шепнула Фанни, – потому я сюда и хожу. В епископальной стоит на минутку оглянуться, как кто-нибудь, конечно уж, доложит за обедом, что ты во время службы думала о чем угодно, только не о молитве.
В первых рядах по обе стороны прохода сидели респектабельные дамы и господа, похожие на ту пару, что беседовала с пастором у входа. Сидевшие дальше трети на две состояли из девушек с разных фабрик, а на одну треть – из семейных рабочих (почти все с детьми), выглядевших вполне прилично, но одетых похуже, чем молодые работницы.
Кое-где виднелись и грубые домотканые платья, и шали вроде ее собственной. Их владелицы выглядели такими же деревенскими растрепами, как та, что посмотрела из зеркала на Эммелину в первый день пребывания у миссис Басс. Сегодня у нее, к сожалению, как-то не получилось взглянуть на себя.
Но вот преподобный Ричардс взошел на кафедру и начал говорить. Его голос был ясный, но очень тонкий, звенящий, словно натянутая струна, а выговор близок к английскому, как это свойственно образованным бостонцам. Для Эммелины он звучал непривычно. С трудом подавляя невольное огорчение, она пыталась внимательно слушать.
Проповедь строилась на тексте притчей Соломоновых; на отрывке, который был ей почти незнаком.
Сын мой, внимай мудрости моей и приклониухо твое к разуму моему,Чтобы соблюсти рассудительность и чтобы уста твоисохранили знание.Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елеяречь ее;Но последствия от нее горьки, как полынь, остры, какмеч обоюдоострый;Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигаютпреисподней.Если бы ты захотел постигнуть стезю жизни ее, то путиее непостоянны и ты не узнаешь их.Итак, дети, слушайте меня и не отступайте от словуст моих.Она была в полной растерянности. Не понимая слов, чувствовала их зловещий оттенок, который, увы, не смягчался голосом преподобного Ричардса. Сидевшая рядом Фанни все время вертелась, и Эммелине сделалось страшно, что это привлечет к ним обеим неодобрительное внимание. В общем, уже становилось понятно, почему в Лоуэлле требовали посещать церковь. Она здесь не приносила ни утешения, ни тепла и, пожалуй, являлась еще одним местом, где нужно было все время быть начеку.
Они вышли одни из первых. Сама Эммелина спускалась бы с паперти медленно, но Фанни пустилась
Домой они возвращались другой дорогой, шли по какой-то улице, застроенной с двух сторон пансионами. Почти все прохожие были мужчины, и Фанни сказала, что они здесь и живут, кто с семьями, а кто по одному, как девушки в пансионе. Когда подошли к концу улицы, какой-то молодой человек окликнул Фанни из окна, и она помахала в ответ.
– Постой, – крикнул он, – я сейчас выйду – поболтаем!
– Это Билли Скут, – объяснила Фанни, – он работал со мной в чесальне на фабрике корпорации «Бутт», – тут она хихикнула. – Его там прозвали Билли Скука: стоило ему проработать неделю на одном месте, как делалось скучно и он просил, чтобы его куда-нибудь перевели. Он, наверное, и до сих пор у Бутта, ведь это буттовские дома! – закончила она, кокетливо поправляя шляпку и шаль.
Эммелина не знала, что делать. Было неясно, хочет ли Фанни, чтобы она осталась и участвовала в разговоре.
– Может быть, мне вернуться уже к миссис Басс? Стоять просто так посреди улицы было неловко. Мужчины шли мимо, поглядывая на них. Дома, в Файетте, никто не позволил бы себе таких взглядов. Дома все было по-другому. Льюку, например, нравилась Анна Кемп, но каждый раз, когда она оказывалась рядом, он смотрел только себе под ноги.
– Как хочешь, – ответила Фанни. – Увидимся за обедом. – И она показала Эммелине, как ей вернуться на Мерримак-стрит.
Эммелина пошла в указанном направлении и, немного не доходя до угла Мерримак-стрит, встретила Хильду, Эбби и Лидию, возвращавшихся из епископальной церкви Святой Анны. Немного поодаль шли еще три незнакомые Эммелине пансионерки миссис Басс.
– Ага! – сказала одна из них, не потрудившись даже понизить голос. – Если идешь в церковь с мисс Фанни Бартлет, домой возвращаешься в одиночестве!
Эммелина смутилась, не зная, что и ответить.
– Не надо дразнить Эммелину, она ведь понятия не имеет, о чем вы толкуете, – бросила через плечо Эбби.
– Ну так тогда пусть узнает, – вставила Хильда и, обернувшись к Эммелине, спросила: – Вы как возвращались? Вдоль домов корпорации «Бутт»?
Эммелина кивнула. Шедшие сзади девушки захихикали. Эммелине хотелось узнать, в чем дело, но не было никакого желания слышать дурное о Фанни.
– Да на ней и шляпка Фанни! – воскликнула одна из девушек со смехом.
Эммелина почувствовала, что краснеет: стыдиться ей было нечего, но тон задевал за живое.
– Давайте не будем вредничать! – сказала Хильда.
– Мисс Хильда, как всегда, учительствует, – заметил кто-то. Но Хильда взяла Эммелину под руку и крупным шагом пошла вдоль по улице. Они быстро опередили на несколько ярдов остальных девушек, повернули еще раз за угол и оказались уже совсем недалеко от пансиона миссис Басс.
– А что плохого в шляпке Фанни? – спросила Эммелина.
– Дело не в ее шляпке, дело в ее поведении. Она чересчур легкомысленно ведет себя с мужчинами. Болтает со всяким, кто только заговорит.
Так вот оно что! Оказывается, манеры, так восхищавшие Эммелину, на самом деле навлекли на Фанни всеобщее неудовольствие. Эммелина совсем запуталась. Конечно, она вернет Фанни шляпку, как только увидит ее, но что потом?..