Empire V
Шрифт:
— Все, - сказал Энлиль Маратович весело, - сегодня больше не кусаем. Я парня уже отругал за хамство.
— Ничего-ничего, - ответил крайний халдей, сутулый невысокий мужчина в хламиде из серой ткани, усыпанной мелкими цветами.
– Спасибо за увлекательное зрелище.
— Это профессор Калдавашкин, - сказал мне Энлиль Маратович.
– Начальник дискурса. Несомненно, самая ответственная должность в обществе садовников.
Он повернулся к Калдавашкину.
— А это, как вы уже знаете, Рама Второй. Прошу
— Полюбим, полюбим, - сощурился на меня Калдавашкин старческими синими глазами, - не привыкать. Ты, я слышал, отличник дискурсА?
По ударению на последнем "а" я понял, что передо мной профессионал.
— Не то чтобы отличник, - ответил я, - но с дискурсОм у меня определенно было лучше чем с гламурОм.
— Отрадно слышать, - сказал Калдавашкин, - что такое еще случается в Пятой Империи. Обычно все бывает наоборот.
— В Пятой Империи?
– удивился я.
– А что это?
— Разве Иегова не объяснял?
– удивился в ответ Калдавашкин.
Я подумал, что могу просто не помнить этого, и пожал плечами.
— Это всемирный режим анонимной диктатуры, который называют "пятым", чтобы не путать с Третьим Рейхом нацизма и Четвертым Римом глобализма. Эта диктатура анонимна, как ты сам понимаешь, только для людей. На деле это гуманная эпоха Vampire Rule, вселенской империи вампиров, или, как мы пишем в тайной символической форме, Empire V. Неужели у вас в курсе этого не было?
— Что-то такое было, - сказал я неуверенно.
– Ну да, да… Бальдр еще говорил, что культурой анонимной диктатуры является гламур.
— Не культурой, - поправил Калдавашкин, подняв пальчик, - а идеологией.
Культурой анонимной диктатуры является развитой постмодернизм.
Такого мы точно не проходили.
— А что это?
– спросил я.
— Развитой постмодернизм - это такой этап в эволюции постмодерна, когда он перестает опираться на предшествующие культурные формации и развивается исключительно на своей собственной основе.
Я даже смутно не понял, что Калдавашкин имеет в виду.
— Что это значит?
Калдавашкин несколько раз моргнул своими глазами-васильками в прорезях маски.
— Как раз то самое, что ты нам сегодня продемонстрировал во время своей речи, - ответил он.
– Ваше поколение уже не знает классических культурных кодов. Илиада, Одиссея - все это забыто. Наступила эпоха цитат из телепередач и фильмов, то есть предметом цитирования становятся прежние заимствования и цитаты, которые оторваны от первоисточника и истерты до абсолютной анонимности. Это наиболее адекватная культурная проекция режима анонимной диктатуры - и одновременно самый эффективный вклад халдейской культуры в создание Черного Шума.
— Черного шума?
– переспросил я.
– А это еще что?
— Тоже не проходили?
– поразился Калдавашкин.
– Чем же
Произвольная и случайная совокупность сигналов, в каждом из которых нет ничего случайного и произвольного. Так называется информационная среда, окружающая современного человека.
— А зачем она нужна? Обманывать людей?
— Нет, - ответил Калдавашкин.
– Целью Черного Шума является не прямой обман, а, скорее, создание такого информационного фона, который делает невозможным случайное понимание истины, поскольку…
Энлиль Маратович уже толкал меня по направлению к следующей группе халдеев, и я не услышал конца фразы - только виновато улыбнулся Калдавашкину и развел руками. Впереди по курсу появился халдей в синем хитоне, маленький и женственный, с наманикюренными длинными ногтями. Вокруг него стояла группа почтительных спутников в золотых масках, похожая на свиту.
— Господин Щепкин-Куперник, - представил его Энлиль Маратович.
– Начальник гламура. Безусловно, самая важная должность среди наших друзей-садовников.
Я уже понял, что сколько будет халдеев, столько будет самых важных должностей.
Щепкин-Куперник с достоинством наклонил маску.
— Скажите, Рама, - благозвучным голосом произнес он, - может быть, хотя бы вас мне удастся излечить от черной болезни? Вы ведь еще такой молодой.
Вдруг есть шанс?
Вокруг засмеялись. Засмеялся даже Энлиль Маратович.
Меня охватила паника. Только что я на ровном месте опростоволосился с дискурсом, который, по общему мнению, знал очень неплохо. А с гламуром у меня всегда были проблемы. Сейчас, подумал я, окончательно опозорюсь - что такое "черная болезнь", я тоже не помнил. Надо было идти напролом.
— Кому черная болезнь, - сказал я строго, - а кому и черная смерть…
Смех стих.
— Да, - ответил Щепкин-Куперник, - это понятно, кто бы спорил. Но отчего же вы, вампиры, даже самые юные и свежие, сразу одеваетесь в эти угольно-черные робы? Отчего так трудно заставить вас добавить к этому пиру тотальной черноты хоть маленький элемент другого цвета и фактуры? Вы знаете, каких усилий стоила мне красная бабочка вашего друга Митры?
Я понял наконец, о чем он говорит.
— У вас такой замечательный, глубокий курс гламурА, - продолжал Щепкин-Куперник жалобно.
– И все же на моей памяти со всеми вампирами происходит одно и то же. Первое время они одеваются безупречно, как учит теория. А потом начинается. Месяц, максимум год - и все понемногу соскальзывают в эту безнадежную черную пропасть…
Как только он произнес эти слова, вокруг мгновенно сгустилось ледяное напряжение, которое было ощутимо почти физически.